Просто вдвоем - Таммара Веббер

– Э-э… Нет. – Жалея, что Бойса нет, и одновременно испытывая от этого огромное облегчение, я прочел из распечатки абзац, перефразируя написанное: – Самец оплодотворяет кладку… – Черт! – Хм… забираясь на самку, обхватывая ее сзади передними конечностями и изливая сперму на икру, которую она выметывает.

Мы посмотрели друг на друга через две пары очков. Я удивился, что мои до сих пор не запотели.

– Тоже мне балдеж! – произнесла моя напарница.

Даже не мечтай обхватить Мелоди Доувер передними конечностями. Сзади.

Бог мой!

* * *

Поскольку Бойс болел, мне опять пришлось ходить в школу и из школы пешком. Его чиненый-перечиненый «транс-ам» представлял собой шумную, уродливую груду железа, к тому же небезопасную для жизни. И все-таки это была машина. От личных водительских прав меня отделяли четыре месяца и несколько часов езды. Каждое воскресенье, днем или вечером, мы с дедом отыскивали на карте грунтовые дороги и пустынные асфальтовые проезды подальше от побережья, где я мог тренироваться, добираясь туда на пароме. Скоро дед наверняка сочтет, что я готов ездить и по шоссе.

А я закачу глаза, спрячу лицо, но ни в коем случае не скажу, что уже давно вожу «транс-ам» по городским улицам, если Бойс не рассчитает с пивом или косяками, а сам я сравнительно трезвый. Думаю, что дед, услышь он такое, порвал бы мое разрешение и уже ни за что не подпустил меня к своему старому грузовичку.

А заполучить его мне хотелось только по одной причине.

Как будто Мелоди могла предпочесть эту дрянь белоснежному джипу, который Кларку Ричардсу подарили в прошлом году на шестнадцатилетие. Однажды я услышал, как он хвастался выходками Мелоди на заднем сиденье. Я закипел: этот засранец не должен был выбалтывать такие вещи кучке отморозков, собравшихся на пляже у костра. А еще я возбудился, потому что мне хотелось, чтобы она проделала все это со мной.

Сворачивая с улицы в наш двор, я сшиб ногой ветку кактуса, и острый шип вонзился мне в палец, проколов подошву черного кеда.

Выругавшись, я поднял глаза и заметил дедов грузовичок, припаркованный у входа. А рядом отцовский внедорожник.

Передняя дверь была не заперта. Может, дед просто забыл? Они с отцом сто раз спорили о мерах безопасности: дедушка утверждал, что держал «проклятый дом» открытым всю свою «проклятую жизнь», а папа напоминал ему, что на дворе давно не пятидесятый год.

Когда кто-то из неместных взломал гараж Уинна и вытащил оттуда до хрена инструментов и запчастей, дед нехотя уступил. И все равно иногда он забывал запираться.

– Дедушка? – позвал я, закрывая дверь изнутри.

После улицы, где светило яркое дневное солнце, дом казался сумрачным, хоть я и снял очки. В полутьме я не сразу заметил отца: он сидел на краю дивана, опершись локтями о колени, сцепив пальцы и разглядывая лысый коврик у себя под ногами.

До вечера он почти никогда не бывал дома, а если и приходил раньше обычного, то работал за столом, а не рассиживался. Я нахмурился:

– Папа?

Он не пошевелился и не поднял лица.

– Иди сюда, Лэндон, сядь.

Мое сердце застучало, медленно набирая скорость, как еще не разогревшийся двигатель.

– Где дедушка? – Я бросил на пол рюкзак, но не сел. – Папа!

Только теперь он на меня посмотрел. Глаза у него были покрасневшие, хотя и сухие.

– Сегодня утром на лодке у твоего деда случился сердечный приступ…

– Что?! Где он? В больнице? Ему лучше?

Отец покачал головой:

– Нет, сын. – Его голос прозвучал тихо и мягко, но мне показалось, что он ударил меня этими острыми, неподатливыми, безнадежными словами. – Приступ был тяжелый. Дедушка ушел быстро…

– Нет! – Я попятился, давясь слезами. – Черт побери, нет!

Зайдя к себе в кладовку, я хлопнул дверью и не выходил, пока отец не лег.

Ночью я босыми ногами прошлепал в дедову комнату, освещенную лунным светом, который просачивался сквозь не до конца задернутые занавески. Провел пальцами по предметам, лежавшим на прикроватной тумбочке. Это были очки, положенные на Библию в кожаном переплете; томик «Листьев травы»; стакан, до половины наполненный водой, часы «Таймекс» с поцарапанным циферблатом. На комоде, рядом со стопкой сложенной одежды, стояла выцветшая фотография бабушки, держащей на руках ребенка – моего отца. Рамка была старая, облупившаяся и перекошенная.

Выйдя на кухню, я достал из холодильника судок с макаронами и съел их, не разогревая.

На короткой траурной церемонии присутствовали только мы с отцом и кое-кто из местных старожилов: дедовы друзья, знакомые рыбаки, соседи. Папа надел единственный костюм, который привез из Александрии. Тот был идеально вычищен и отутюжен, но сидел чуть свободнее, чем когда его доставали из шкафа в последний раз – по случаю маминых похорон. Отец похудел: стал жилистее, но при этом сухощавее. А у меня не было ни костюма, ни времени его купить. Поэтому я надел на службу черные джинсы с черным джемпером.

Деда похоронили рядом с бабушкой, которая умерла на тридцать лет раньше. На ее памятнике было написано: «Рамона Дилайла Максфилд, возлюбленная жена и мать». Мне захотелось узнать, какую надпись отец заказал для дедушки, но спрашивать я не стал.

На следующий день папа отдал мне две вещи, принадлежавшие деду: ключи от старенького «форда» и тяжелую медную подвеску с кельтским символом, который, вероятно, свидетельствовал о том, что род Максфилдов существовал уже в двенадцатом веке.

Ключи от грузовичка я повесил на брелок с ключами от дома и компасом, а символ увеличил в своем блокноте, чтобы Арианна сделала такую татуировку у меня на боку, на уровне последнего ребра.

Итак, теперь я был обладателем вожделенного «форда» и атрибута тысячелетней истории своей семьи, а также секретного рецепта «брауни», складного ножа и воспоминаний о дедушке, которого не узнал бы толком, если бы не смерть моей матери.

Я не понимал, зачем мне все эти приобретения, когда каждое из них было связано с потерей дорогого человека.

Я вошел в аудиторию, когда Хеллер уже собирал у студентов листки с работами. Как только я сел, он попросил подойти к нему после занятий.

– Да, сэр, – ответил я, стараясь не смотреть на Жаклин, которая повернула голову и с неприкрытым любопытством слушала наш разговор.

Я замер, понимая, что стоит Чарльзу произнести одно предложение, даже одно только слово – «Лэндон», – и она поймет, кто я такой.

Мне хотелось, чтобы она поняла.

И в то же время не хотелось.

До звонка она больше не оборачивалась ко мне, но после лекции я спустился к кафедре Хеллера и, пока он отвечал на вопрос какого-то студента, воспользовался возможностью отыскать ее в толпе: она по-прежнему сидела на своем месте. И смотрела на меня.