Психические расстройства и головы, которые в них обитают - Ксения Иваненко

В палате-люкс есть ванная комната, сверху донизу она облицована белой плиткой с жёлтыми трещинами. Комнатка квадратна, всего пару метров в длину, она вся из себя представляет одну душевую кабину. Кроме железного крана, неровной пластиковой полки и полотенцесушителя здесь ничего нет.

Больше не придётся караулить открытие общей душевой в конце коридора. Туда пускали только с 7 до 9 утра и с 19 до 21 вечера. Внутри было три кабинки без дверей и не было возможности остаться там одному. Как же теперь было приятно в одиночестве, с закрытой дверью, постоять под горячими струями и намылиться душистым гелем для душа.

В общей душевой вдоль стены тянулись батареи для сушки полотенец и нижнего белья. Мокрые трусы регулярно воровались, что озадачивало всех пациенток. В люксовой душевой сушить полотенце не выходило – оно моментально прело. Мы вешали их на батареи в комнате и подоконники, пока в один день санитарка не запретила этого, велев перевесить на спинки кроватей. Это было менее удобно, но пришлось послушаться. В четверг заступила новая смена, и правила игры поменялись:

– Это ещё что? У нас обход, а ну-ка быстро сняли полотенца с кроватей!

– Так оно мокрое, – безнадёжно отвечаю я.

– Суши в душе.

– Там оно преет.

– Так повесь его в общей душевой.

– Так она закрыта.

– Так и положено. Но я могу тебе открыть.

– Но чем я буду здесь вытираться, когда захочу умыться?

– Подождёшь, пока я не открою душевую, нечего лишний раз умываться.

Дабы не лишиться полотенца, я сложила его и спрятала в тумбочку. Я успела освоиться в больнице, и мне даже стало нравиться пререкаться с медсёстрами по поводу правил. Будь то отобранные ватные палочки или утренний выход в коридор.

Как-то раз меня всю ночь и мучили кошмары, они тянулись вереницей, и после каждого я просыпалась и долго не могла заснуть. В 6:45 я вышла в коридор в надежде почитать книжку и не мешать при этом соседкам. Стоило мне присесть на диван, как на меня набросилась санитарка с воплями о «не положено» и «правилами». Всем пациентам следовало спать до 7 утра. Санитарка явно встала не с той ноги и решила испортить кому-нибудь настроение с утра пораньше. Я вернулась в палату, подождала 15 минут и вышла снова. Рот санитарки уже открылся в неприятной гримасе, как её взгляд упал на часы. Несмотря на то, что все больные обычно не встают с кроватей раньше 8–9 часов, официальный подъём всё же уже наступил. Это был тот редкий случай, когда правила сыграли пациенту на руку. До самого завтрака я сидела в коридоре и наслаждалась чтением.

Я видела, насколько неприятно для санитарок было моё пребывание в коридоре, но мне это нравилось. Персонал привык, что в это время вся больница принадлежит лишь им, и они не хотели делить свою территорию с больным. Но правила есть правила, и они уже не могли меня прогнать.

Подобные маленькие победы я пытаюсь совершать как можно чаще. Может быть, думала я, это изменит царствование санитарок и сестёр и сделает пребывание в дурке менее отвратительным и более полезным.

Не сразу ко мне пришло понимание того, что правила придуманы не просто так и что за каждым пунктом стоит свой смысл. Тем не менее, помимо общебольничных законов, у каждой санитарки был ещё свой личный свод правил, и тут логика уже прослеживалась не везде. Сегодня ты мог угодить одной смене, а завтра ты уже враг народа.

Когда мне показалось, что я вконец освоилась в больнице, на горизонте замаячил первый домашний отпуск. На протяжении всё более длительного времени у меня не случалось перепадов настроения, а депрессивный настрой совсем отступил. Александра Сергеевна разрешила мне провести первые выходные дома.

Домашний отпуск по другому называют реабилитационным. Он направлен на постепенную реабилитацию пациента и его возвращение к обыденной жизни вне клиники. Соответственно к этому готовы только пациенты, находящиеся в становлении ремиссии (выздоровления). Так как у нас острое отделение, отпуск обычно случается через 3–4 недели при острых состояниях и депрессиях с суицидальными мыслями. Но всё сугубо индивидуально – бывают разные случаи. Бывает и такое, что пациент шёл на поправку, регулярно ходил в отпуск, а потом опять ударился в суицидальный настрой. При таком раскладе мы временно перестаём отпускать больного домой и ждём, пока вновь не будут наблюдаться стабильные улучшения.

Перед тем как отпустить меня, мой врач и Игорь Валерьевич провели со мной длительную беседу. Меня не перебивали, терпели мой пересохший рот и жалкие попытки смочить губы сухим липким языком. Я говорила о своих изменениях, о своих страхах и надежде.

Вручив с собой лекарства и нацелив на мысли о работе над собой, врачи передали меня в руки Саввы. После длительного заточения в 4 стенах, я не могла решить, чем хочу заняться, и мы поехали к нашей подруге Насте. До расставания мы снимали у неё комнату, и мне было привычно вернуться в эту квартиру.

Мы ехали в троллейбусе, мне нравилось наблюдать за знакомым пейзажем за окном. Я вернулась в привычную атмосферу, но ощущала себя по-новому. Я ждала, что и мир вокруг изменится.

Я ждала, что теперь смогу спокойно существовать, но вместо этого мне неожиданно абсолютно всё перестало быть интересным. Я поняла, что больше не являюсь частью этого района, этого города, этой здоровой (не больной) реальности. Беседа с Саввой не складывалась, его слова пролетали через меня, не оставляя следа. Я достала телефон и принялась придумывать новой пост на канал. Только буквы ещё интересны, их любопытно складывать в слова и строить предложения. Одну букву туда, это слово сюда, и вот тебе текст, пока вокруг происходит что-то плохое. Не опасное, просто плохое – предположения, что всё будет, как до болезни рушились, у меня на глазах. Я отстранённо наблюдала потерю всеобщего смысла.

Я думала, что после лечения я кусочком аккуратного пазла встроюсь в общую картину мира, но оказалось, что я не знаю, на каком месте я должна стоять. Работа над собой не закончена, мне ещё очень многое предстоит узнать о себе.

Первые выходные вне больницы прошли размеренно и без эксцессов. Осознала, что стала не только намного спокойнее и терпеливее, но и более флегматичной. Я всё ещё чувствую страх, боль, любовь, радость, печаль и уныние. Спектр огромен, просто всё стало менее интенсивным. Истеричные состояния отошли.

Так думала я, пока утром понедельника мы с Саввой не вышли из метро и не направились в сторону дурки. Меня накрыло так, будто и не было этих месяцев лечения. Хотелось убежать и одновременно засунуть себя в сугроб. Одни и те же тревожные мысли трупными червями бороздили мой мозг.

Савва грубо препятствовал моим попыткам убежать и тянул в сторону больницы, пока я рыдала в голос. Он тащил меня за руку, как второклассника, не желающего идти за бабушкой в школу. Я упиралась ногами, вжимала голову в плечи, стремилась вырваться и помчаться в обратном направлении со всех ног.

Я не знаю, куда бы я убежала, у меня не было никакого плана – хотелось быть где угодно, только не здесь, хотелось быть кем угодно, лишь бы не чувствовать это отчаяние. Я не хочу возвращаться в психушку, ведь это значит, что я больна. Ничто и никогда не будет хорошо.