Хроника одного полка. 1915 год - Евгений Анташкевич

Аркадий Иванович сидел неудобно на самом краешке полки, смотрел в окно и старался не слышать стонов раненых. Ранеными вагон санитарного поезда и весь поезд был заполнен. Воздух, несмотря на несколько открытых окон, стоял ядовитый от лекарств. Это было большой удачей – сесть в санитарный поезд, потому что отпуск, разрешённый Алексеевым, был всего две недели.

После вручения наград Дроку и фон Мекку Алексеев неожиданно поинтересовался домашними делами Вяземского, оказалось, что он знал, что супруга Вяземского на сносях. Этой осведомлённостью Алексеев подтвердил слух о том, что своими войсками он руководит лично и, как шептались, «вручную».

Вернувшись из штаба фронта в полк и посоветовавшись, решили, что сразу уезжать двум офицерам нельзя, и Вяземский отпустил фон Мекка, чтобы самому отбыть в середине мая. Отпуска были разрешены двум офицерам полка. Дрок отказался без объяснения причин. Вяземский решил, что возьмёт с собой денщика Павлинова.

Комендант железнодорожной станции Шавли долго перебирал листы назначений и, поджав губы, отрицательно поводил головой. Когда Аркадий Иванович уже ощутил душевную пустоту оттого, что сегодня он из Шавли не уедет, в кабинет вошёл военный чиновник медицинского ведомства и подал бумаги:

– Санитарный поезд Союза городов, номер…

Вяземский не расслышал номера, но увидел, что комендант что-то записал в большой толстой книге. Чиновник сел на стул, широко расставил ноги и повесил фуражку на колено. У него был вид очень уставшего человека.

– Слышал, у вас ждут отправки два генерала?.. – спросил он.

– Да, – ответил комендант, – оба в Москву.

– Это хорошо – и что генералы, и что в Москву… – отреагировал чиновник.

Вяземский удивился, чиновник это увидел.

– Значит, пойдём без задержек! – И он обратился к коменданту станции: – Да, господин комендант, у нас в операционном вагоне сломалась динамо-машина, пока что нет света, надеюсь, в дороге починим, хотя это не факт, поэтому, если у вас есть уже прооперированные, ампутированные… там, и так далее, в первую очередь заберём их.

– Где стоите?

– У чёрта на куличках!..

– Понятно, шестой тупик. Сколько возьмёте? Триста возьмёте?

– Нет, только двести, в Вильно отстегнули два вагона…

– К погрузке готовы? – Комендант задавал вопросы и не поднимал головы, а чиновник этого и не ждал. У Вяземского сложилось впечатление, что они, и комендант и чиновник, расстались только вчера, но он понимал, что это такой поток. Кончив оформлять бумаги, комендант попросил взять в поезд отпускника с денщиком. Чиновник согласился, только добавил:

– Но уж вы, господин подполковник, не обессудьте, место найдём, но без особых удобств. До Москвы?

Вяземский кивнул.

– Тогда прошу следовать за мной!

На железнодорожной станции Шавли встречались и расходились потоки пополнений, раненых и военных грузов. Первые разгружались, вторые грузились, третьи бывало, что и задерживались. Паровозы стояли под парами, составы по-живому подрагивали.

Перейдя уже через многие пути, обходя толпы раненых и колонны маршевых рот, чиновник остановился, вытащил из шаровар фляжку и протянул её Вяземскому:

– Коньяк, шустовский!

Вяземский не успел сообразить и отказался.

– Ваше право, – сказал чиновник, оглянулся по сторонам и глотнул. – Усталость, знаете ли! – И он представился: – Комендант санитарного поезда, а заодно главный врач Шаранский Вениамин Иосифович!

Вяземский тоже представился. Денщик Павлинов, следовавший за ними, сглотнул слюну, ему не предложили, и они пошли дальше. Уже почти выйдя к шестому тупику, где стоял санитарный поезд Союза городов, Шаранский оглянулся на Павлинова и сказал:

– Ты уж, голубчик, подсоби, ежли фельдшерам чего понадобится, договорились? Уж не отлынивай! В отпуске отдохнешь, доберёшь своё!

У врача был такой, несмотря на форменную одежду, гражданский вид, что Клешня позволил себе просто «агакнуть».

Когда поезд тронулся, раненые перестали стонать, но когда состав разогнался и пошёл ровно, отовсюду снова стали слышны стоны. Мимо Вяземского прошли сёстры милосердия, одна пожилая, другая помоложе, обе похожие на монашек, с блестящим металлическим ящичком в руках, они кололи раненых морфием, тех, кто особенно громко стонал. Вагон был целиком заполнен ампутированными. Главный врач Шаранский предложил Вяземскому разделить с ним купе, но Аркадий Иванович и тут отказался: доктор на ходу одну папиросу прикуривал от другой, и от него уже сильно пахло спиртным. От других докторов тоже. Сначала Вяземскому это показалось странным, что врачи-хирурги пьют, но когда он всмотрелся в их глаза, то увидел, что там зияет пустота, что они смертельно устали и что многие из-за усталости едва держатся на ногах. Тогда Аркадий Иванович подумал, что врачам простительно, потому что они каждый день отрезают смерть, отделяют её от жизни или пришивают жизнь, а от такого количества смертей не грех загородиться – она затягивает. Снимая у двери своего купе шинель, Шаранский оговорился, что один из хирургов обязательно не пьёт, потому что дежурит на экстренный случай. Потом выяснилось, что хирургов на весь состав всего три.

Старшая сестра милосердия повела Аркадия Ивановича между полок, довела до одной и показала. На полке вдоль стенки под окном лежал на спине закрытый под самое горло мужчина без ног, это было видно по одеялу, и половина полки была свободная, он был без сознания или спал. Аркадий Иванович замялся, ему не хотелось здесь садиться такому большому и такому здоровому, но сестра сделала своё дело и повернулась уходить, однако оглянулась и сказала:

– Офицер! В этом вагоне только офицеры.

Наверное, она подумала, что Вяземского могло не устроить соседство не офицера. Офицерский статус лежавшего был очевиден: и гладкая выбритость, и чистая, даже нежная, хотя и с загаром кожа на лице. Ампутированный спокойно, ровно дышал, и, казалось, даже не догадывался о своём тяжёлом увечье. Вяземский глубоко вздохнул и подумал про себя, что это странно, что у него в душе ещё шевелятся какие-то чувства, но всё равно он постеснялся сесть удобно и только присел на краешек полки.

До Двинска поезд шёл без остановок, и Аркадий Иванович дремал. Он всё же сел удобно и пожалел, что отказался от предложенного доктором Шаранским коньяка: мимо него продолжали ходить сёстры, они перевязывали то одного ампутированного, то другого, носили окровавленные бинты и большую банку с тёмной жидкостью и другую с какой-то вязкой мазью, из обеих банок остро пахло лекарствами. Сначала у Аркадия Ивановича была мысль, что, когда поезд тронется, он съест пару бутербродов из припасённого на дорогу, но запах лекарств напрочь отбил аппетит, и вот тут-то коньяк был бы кстати, однако с собой у него ничего не было, не просить же Шаранского. Аркадий Иванович с сожалением вздохнул ещё раз, когда вспомнил, что а ведь Дрок-то ему предлагал целую солдатскую фляжку коньяку, и где он только его доставал, откуда? Но это оставалось секретом ротмистра, и никто не пытался его разгадать, потому что Дрок всегда угощал и офицеры привыкли, что если рядом есть Евгений Ильич, то о коньяке можно не заботиться. Когда уже в полудрёме Аркадий Иванович вспомнил полк, он вздохнул так, как будто бы расстался с семьёй.