Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков

Димины глаза забегали, считывая текст, – и сделались круглыми. Поднялись, глядя на меня с разгорающейся надеждой.

Я достал вторую записку: «Пей, это как лекарство. Микрофоны в тумбочке? Если там, моргни два раза».

Мальчик скосил свои карие глаза на тумбочку и дважды мигнул. Держа стакан обеими руками, выпил газировку. Я налил ещё и придвинул пирожные с зелёными кремовыми листочками и сладкими розовыми цветками.

«Никому ничего не рассказывай. Ладно?» – просила третья записка. Дима медленно кивнул, будто заворожённый.

Всё, можно было уходить. Я долго «заряжал» бутылку, пока добирался сюда на автобусе, так что и одного стакана должно хватить. Ну пусть пирожные лопает и допивает для гарантии, а мне, чтобы не вызвать лишних подозрений, пора изобразить уборку помещения.

Я резво заработал шваброй, протирая пол. К этому моменту смесь стекла, возвращая окну прозрачность, но запечатлевать наблюдателям особо нечего. Техничка моет пол. И что? Куда ж больнице без санитарии и гигиены?

Подмигнув Диме напоследок, я покинул палату, вынося ведро боком, чтобы не попасть в кадр. Намочив тряпку, принялся рьяно наводить чистоту в коридоре, усердно елозя шваброй. Мимо прошёл врач с озабоченной гримаской на лице, но даже не посмотрел на меня. Прошаркали худущие отроки в застиранных халатах, держа на весу руки в гипсе – от них несло куревом. Ну всё, пора закругляться.

Со шваброй наперевес, погромыхивая вёдрами, я зашёл в подсобку и быстро переоделся, не забыв поправить причёску. Хирургические перчатки стянул и засунул в сумку. Записки сжёг, а пепел растолок и смыл. Всё? Всё.

С независимым видом покинув рабочее место, симпатичная техничка процокала по ступеням и вышла на улицу. «Шнелле, шнелле!» – как папа говорит. Подозрительные типы не маячили в отдалении, но и расслабляться рано. Очень хотелось ускориться… «Потерпишь!» Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Меня всего колотило. Даже мой пикантный камуфляж не так портил нервы, как мутный, липкий страх. Он царапал мне спину – чудилось, что множество глаз смотрит вслед, и вот уже наблюдатели срываются с места, чтобы задержать наглого «Миху»… А я, будто во сне, никак не могу прибавить шагу – еле тащусь мелкой поступью!

«Да когда ж это кончится!»

Не выдержав, я согнул ногу в колене, изящно поправляя ремешок босоножки, а заодно косясь в сторону больничного городка. Никого… Дышать стало чуток полегче.

Как всякая сознательная девушка, я перешёл улицу по зебре, а тут и автобус подоспел. Минут через пятнадцать, порядком успокоившись, уже семенил по улице Ленина, сойдя у Дворца пионеров.

Ещё немного, ещё чуть-чуть…

И тут меня накрыла настоящая паника. Я едва не ломанулся через кусты в парк, лишь бы скрыться – навстречу, беззаботно помахивая сумочкой, дефилировала Рита.

Равнодушно скользнув глазами по моему лицу, пылавшему всеми оттенками красного, Сулима дёрнулась, чуть приподнимая брови в явном замешательстве, даже дивный ротик приоткрыла – и прекрасная, изящная патрицианка хохотнула совершенно по-плебейски.

– Привет, Риточка! – защебетал я, бесцеремонно обхватывая тоненькую талию и увлекая пацанку за собой.

– Привет, привет! – подыграла мне Рита, разворачиваясь и чмокая в щёчку. – Ты что затеял? – Она слегка подтолкнула меня локтем в бок.

– Так надо, – выцедил я.

Две подружки спустились в подземный переход, и одна из них, проверившись, обрисовала суть.

– Ты молодец, – серьёзно сказала Сулима, дослушав, – всё правильно сделал! Но до чего же ты хорошенький в этом платье! – Лицо её заметно подрагивало, едва удерживая смех. – Симпомпончик!

– Смейся, смейся… – горестно вздохнул я.

– Нет, ну правда! – Успокаивая, Рита погладила меня по плечу.

Поднявшись из перехода к скверу Победы, я вздохнул.

– Всё, Рит, дальше я… одна.

Сулима задержала мою руку в своей.

– Седьмого июня у меня день рождения, – сказала она, ласково улыбаясь. – Я уже позвала близняшек и Альбину с Изей. Будут Дюха с Тимошей, Настя твоя… Инну тоже приглашу, но ждать… ждать буду одного тебя. Наверное, я таки влюбилась… – На щеках у неё проявилось по румяному пятну.

Настроение моё испортилось, погребая под серыми обломками негатива искорки хвастливой радости.

– Риточка… – пробормотал тускло. – Со мною трудно… И опасно…

– С тобой хорошо! – убеждённо сказала девушка и нежно поцеловала в щёчку. – Пока, подружка…

Задумавшись, я побрёл по аллее, выкинув из памяти невольное «оборотничество».

Сквер Победы мой самый любимый. Соседствуя с Домом Советов, он вытягивается от улицы Ленина до площади. Главную аллею невесть когда обсадили елями, обычными и голубыми, и круглый год её укрывала густая тень, напитанная чудесным духом смолы да хвои.

Стен райкома КПСС или Пионерского переулка с другой стороны не углядишь – разросся ельник, сплотился, пряча неведомую тайну за колючими ветвями…

Меня тянуло присесть на скамью под живым навесом еловых лап, подумать, как жить дальше, нежданно-негаданно став стороною любовного треугольника, но не в платье же! И я прибавил шагу, семеня.

Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Суббота, 17 мая 1975 года, день

Первомайск, улица Чкалова

– Каких-нибудь пять-десять минут, и можно вынимать! – объявил Вайткус невнятно, с силой отирая лицо.

Андрей, Изя и Женька взволнованно сопели рядом с электропечкой, где мы отжигали сверхпроводящую керамику. Обычная муфельная печь, ничего особенного. Ромуальдыч во Дворце пионеров выклянчил списанную ПМ‐8 – юные гончары в ней глиняные игрушки обжигали. Починил – и как новая.

Изя протянул ладони, и Жека одёрнул его:

– Куда ты лезешь, мон шер? Обожжёшься! Меня тогда Алька убьет!

– Да уже не горячо! – парировал Динавицер. – С утра знаешь как пекло?

– Скоро уже… – пробормотал Дюха, склоняясь к термометру.

– Да я ж говорю… – Ромуальдыч зевнул и потянулся, разминая члены.

– Шли бы вы спать, – сказал я, малость психуя. Два дня мы мололи и перемешивали, отжигали и толкли в ступках. Спрессовали пятнадцать «таблеток» – и снова в муфель на двенадцать часов. Девятьсот пятьдесят градусов с подачей кислорода, и ме-едленное, ме-е-едле-енное остывание…

Вайткус всю ночь дежурил, следил, чтобы температура не опускалась быстрее ста градусов в час. Та ещё работка! Легче дрова рубить до утра, чем тупо сидеть – и бдеть. Спать-то хочется! А в мастерской тихо, тепло, диван мягкий – так и тянет прилечь…

Не зная, чем себя занять, я переставил в шкафчик банку с драгоценной окисью иттрия, похожей на сахар-песок. Достал-таки Ромуальдыч! Оказалось, что оксид иттрия входит в состав люминофора для кинескопов, а у Вайткуса знакомые на Киевском радиозаводе. Нужный человек.