Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков

Пожав плечами, Арьков толкнул дверь, и та открылась, ритмично взвизгивая. Из тёмного коридора пахнуло неприятной кислятиной и почему-то распаренными вениками. Игнат осторожно пробрался между ящиков и ларей, уворачиваясь от велосипеда, висевшего на вбитых в стену крюках, от оцинкованной лоханки, от рассохшегося шкафа, угрожающе шатавшегося на хлябавших досках пола. Подпрыгнешь повыше – и эта рухлядь тебя погребёт…

Коммунальная квартира хранила нестойкую тишину. Нужно было прислушиваться, чтобы уловить признаки жизни – натужный кашель, невнятный говор, скрип половиц.

Свет из пустующей кухни падал как раз на нужную дверь, и Арьков коротко постучал в свежую деревянную филёнку, ещё не крашенную, но уже захватанную грязными пальцами.

– Да-да! – отозвался сиплый бас.

За порогом открылась просторная комната, в два ряда заставленная книжными шкафами. В выемке эркера, выдававшегося на проспект, уютно разместилось старое кресло и стол, заваленный книгами. На подоконнике почивала новенькая пишмашинка «Ятрань», блестя никелем и синим лаком. Рядом краснели правкой отпечатанные листы, сложенные в картонную папку.

Сам хозяин сидел, развалясь, в кресле, а его халат сливался с обивкой, маскируя изрядное брюшко. Широкое лицо Носова, увенчанное копной седых волос, ещё хранило следы былой мужественной красоты, на которую падки женщины. Время не пощадило приятную внешность офицера-ликвидатора, похоронив её под брыластыми щеками да морщинистым лбом, а глаза в тени мохнатых бровей угасли, потеряв прежний блеск и живость.

– Здравствуйте, Ипполит Юрьевич, – заговорил Игнат, оглядываясь. – Где же вы спите? На полке?

– На раскладушке, – чопорно ответил Носов. – С кем имею честь?

– Не узнали, «Герцог»? – усмехнулся Арьков, плюхаясь на единственный стул.

– «Алхимик»? – протянул Ипполит Юрьевич, близоруко щурясь. – Не может быть… Вы же погибли в Ливане! Семь пулевых ранений!

– Восемь, – флегматично поправил Игнат. – Да-а, дырок во мне тогда провертели – будь здоров. Но я живучий! Что, за мемуары взялись?

– Да это так… – смутился «Герцог». – Для служебного пользования!

– А я как раз хотел воспользоваться вашей памятью, – беззаботно проговорил Арьков. – Я ищу «Роситу».

Ипполит Юрьевич нахмурился.

– Простите… Марину… э-э… Исаеву?

– Её. – Игнат завёл глаза под потолок. – Такую женщину трудно забыть!

– Нет, я помню, конечно, – промямлил Носов, – но я уже пятый год на пенсии и…

– Ой, да бросьте! – лениво отмахнулся Игнат. – А то я не знаю, что вы каждый божий день таскаетесь в Большой дом![46] Где сейчас Марина?

– Послушайте… – возмутился старый чекист.

– Нет, это вы послушайте, ваша светлость! – резко сказал Арьков, подпуская к тонким губам глумливую усмешку. – Мне нужно знать, где Марина, и вы мне это скажете! Пытать не буду, а то у вас сердечко хлипкое. Сдохнете прежде времени, да так и не успеете поделиться со мной секретами. Обидно же будет, верно? Ну что? Будешь говорить, руина эпохи, или спецпрепарат вколоть? Смотри-и! А то я вон Даудову укольчик сделал, а этот кабан взял и помер. Наверное, что-то с дозой намудрил…

Носов резко побледнел.

– Так это ты… Зелимхана…

– Был грех, – спокойно отозвался Игнат. – Я слушаю, «Герцог».

Ипполит Юрьевич приложил руку к груди, с тоской и страхом глядя на Арькова.

– Марина… она в Узбекистане, – хрипло проговорил он. – Там работает спецгруппа… Вернётся не раньше… второй п-половины июня.

– Где она живёт? – холодно поинтересовался «Алхимик».

– В М-москве…

– Адрес! – хлестнул приказной тон.

– Да не знаю я… – простонал Носов, но, заметив порывистое движение Игната, поднял руку в умоляющем жесте. – Не… Не надо. Помню только… Марина всегда выходила на станции «Преображенская площадь»… Она где-то там, рядом, прописана… О-о…

Заклекотав, «Герцог» повалился на спинку кресла, а пальцы скрючились от боли.

– М-м… Таб-блетка… – промычал он. – Т-там… Н-на… Н-на полке.

Арьков поднялся, с любопытством наблюдая за чужой смертью. Взяв пузырёк с таблетками, он повертел его – и поставил обратно.

– Будь… – булькнул Носов, – проклят…

И умер.

Вторник, 20 мая 1975 года, утро

Первомайский район, Грушевка

– Смир-рна! – разнёсся по плацу зычный голос Макароныча. Чётко повернувшись кругом, он молодцевато, словно красуясь, отдал честь грузному военкому: – Товарищ полковник! Допризывники девятых классов города Первомайска построены!

– Здравствуйте, бойцы! – грянул военком.

– Здрав… жла… тарщ… полковник! – выдала школота вразнобой.

– Поздравляю вас с прибытием на сборы!

– Ур-ра-а! – прокатилось по отрядам.

Я скосил глаза. На плацу военного санатория выстроилось человек сто допризывного возраста или больше. Пацанва, переодетая в хэбэшку, робела, с интересом оглядывалась, радостно ухмылялась или кривилась, отторгая игру в армию. Были и такие, кто всерьёз воспринимал сборы, как прелюдию к «действительной военной службе». Жека Зенков, сын офицера-ракетчика, реально тянулся во фрунт – армейская жилка!

– Вольно! Разойтись!

Девятиклассники смешались, сбиваясь в кучу, но постепенно разобрались – учителя НВП уводили своих подопечных по санаторным корпусам, изображавшим казармы.

С шумом и гвалтом мой девятый «А» ввалился в отведённое помещение – койки в три ряда, как парты в классе. Густо пахло свежей побелкой и краской.

– Иголки все взяли? – спросил с порога военрук и протянул нам ворох белых выглаженных лоскутов. – Чтоб к обеду подшили воротнички. Чмошников за стол не пущу!

– А чмошник – это кто? – подал голос Изя.

Ученики захохотали, а Дюха крикнул, давясь смехом:

– Я тебе… потом… объясню! На пальцах!

– Ха-ха-ха!

Я стащил гимнастёрку и молча стал пришивать воротничок. Помнится, наш старшина люто гонял чмошников в мятой форме. Бывало, и наподдаст. А как ещё приучишь к дисциплине и порядку толпу задиристых мамсиков?

– Миша! – ухмыльнулся Макароныч. – А тебе двойная работа – лычки подошьёшь. Назначаешься сержантом!

– Есть, товарищ майор!

В прошлой жизни я как раз до сержанта и дослужился. В вуз после ДМБ поступал. А нынче мне светит военная кафедра…

Тьфу-тьфу-тьфу! Тук-тук-тук!

Закончив с шитьём, я оделся и затянул ремень. Мне попался дембельский – мягкий, разношенный. Звезда на пряжке выглядела основательно затёртой от частого драения.