Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

возмутилась я. — Тошнотворная мазня ведь, а не картина! Где же твоя принципиальность, милый мой?

— Все-таки Гриша мне приятель, — попытался вяло оправдаться Устин.

— Таких приятелей стоит посылать к чертовой матери! — неожиданно для самой себя срифмовала я. — Ну ладно, об этом после… Честно говоря, меня сейчас заботит не столько паршивый Чухрай, сколько еще более паршивый Носов.

— А он-то здесь при чем? — хмыкнул Устин.

— При том, что он только что здесь был.

— Где? — Устин стал оглядываться по сторонам.

— Да на твоем месте!

— То есть как? — Тут мой любимый даже побледнел.

— Ну вот так, — стала разъяснять я. — Пока ты выступал, он сел на твое место. И стал говорить мне какую-то чушь…

— Какую именно? — хмуро спросил Устин.

— Что он не может меня забыть.

— И это все?

— В общем и целом.

— То есть ничего оскорбительного он не сказал?

— Он оскорбил меня уже тем, что заговорил со мной! — почти выкрикнула я, и Устин даже зажал мне рот рукой:

— Алла, давай поговорим дома.

— Тогда пошли домой прямо сейчас, — предложила я. — Ты ведь не собираешься слушать других своих идиотов-приятелей?

На сцене как раз выступал Бондарчук.

— Его бы я послушал, — заявил Устин.

— Еще чего скажешь! — фыркнула я. — В коровьем мычании и то больше содержания, чем в бреднях, наполняющих бондарчуковскую голову!

И мы пошли домой.

Правда, уже по дороге условились, что за порогом квартиры само имя Носова будет у нас под взаимным запретом.

Но я еще до порога успела высказать Устину все, что навеял мне этот гнусный персонаж.

— Так что, ты намерен ждать, пока Носов меня по-настоящему оскорбит, прежде чем что-то предпринять? — спросила я.

— Алла, а что тут вообще можно предпринять? — недоуменно спросил Устин.

— Ну я не знаю — дай ему в морду, что ли…

— За то, что он не может тебя забыть? — с сомнением уточнил мой любимый. — Алла, да у меня после этого возникнут куда более крупные неприятности, чем у него. Он отделается сломанным носом, а на меня еще могут дело завести. Ты этого хочешь?

— Ты прав, — сказала я, с трудом заставляя себя успокоиться. — Этого я не хочу.

— Думаю, он в любом случае недолго еще будет ошиваться на студии, — стал рассуждать Устин. — Что ему там делать? Ведь не дадут же ему постановку!

— Я в этом уже не уверена, — пробормотала я.

— Аллочка, ну что ты…

Я вспомнила, что ко мне так же обращался Лунгин, и поежилась:

— Устин, дорогой, пожалуйста, не называй меня больше Аллочкой, хорошо?

— А что такое?

— Ну я прошу.

— Ладно, как скажешь… А насчет Носова…

— Будем надеяться, больше мы его не увидим, — перебила я.

— Если я все-таки увижу, то поговорю с ним, — успокоил Устин.

Словом, инцидент вроде бы исчерпан. По крайней мере — пока.

16.2.62

У нас с Устином траур. Сегодня вынесли постановление: постановщиком «Войны и мира» назначить Бондарчука. Устин сохраняет спокойствие, но я прекрасно вижу, как ему тяжело. И не понимаю, почему он так уж тщательно пытается скрыть от меня свое состояние.

Я же не скрываю ни своей досады, ни своего раздражения.

— Нет, ну это надо же! — возмущаюсь я весь день напролет. — Доверить такую постановку самому мерзкому деятелю «Мосфильма»… Да и какой он, с позволения, режиссер? Он — обычный фальшивый актеришка!

— Все-таки он уже поставил «Судьбу человека», — счел нужным заметить Устин.

— Бездарная мазня по такому же бездарному рассказу! — отрезала я.

— Алла, не будем преувеличивать, — вздохнул Устин. — Как бы мы с тобой ни относились к этой картине, она все-таки получила немало призов.

— Интересно, где же она их получила? — фыркнула я.

— Ну как где… У нас, потом еще в Чехословакии, кажется…

— Так я и думала, — усмехнулась я. — У нас и в Чехословакии! Заметь, что не в Италии, не во Франции, а вот именно у нас да у чехов!

— А «Баллада о солдате»! — вдруг воскликнул Устин, зачем-то меняя тему. — Она получила приз в Сан-Франциско!

— Ну а при чем здесь Чухрай, когда мы говорим о Бондарчуке? — недовольно спросила я.

— Но ведь Чухрая ты точно так же отрицаешь! А я призываю к тому, чтобы все-таки быть объективными.

— А я и объективна! — воскликнула я. — Да, Чухрай чуть лучше Бондарчука. Уже хотя бы потому, что хуже Бондарчука просто быть никого не может.

— Ладно, — примирительно сказал Устин, — в любом случае если Бондарчук провалится с «Войной и миром»…

— Да ведь и так понятно, что провалится! — перебила я. — Но какое значение имеет для нас его фиаско?! Для нас имеет значение только то, что мы эту вещь никогда уже не поставим.

— Да, — печально согласился Устин. — Но придется это как-то пережить.

— Ты-то переживешь, — посмотрела я на него.

— Ты тоже переживешь, — попытался он подбодрить меня.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением помотала я головой. — Я думаю, здесь не обошлось дело без Шолохова…

— О чем ты? — не понял Устин.

— А сам-то как думаешь? — иронически парировала я. — Шолохов ведь у нас — влиятельная величина! Дутая, разумеется, как все величины. С двадцатых годов ничего стоящего не написал, но по-прежнему числится в живых классиках. Вот он-то и протолкнул на «Войну и мир» Бондарчука, точно тебе говорю!

— Ну, предполагать мы можем что угодно, — вяло возразил Устин.

— Да чего тут еще предполагать! Ведь любому, имеющему глаза, очевидно, что твоя «Необъятная ночь» в миллион раз лучше никчемной этой «Судьбинушки человечка».

— Ну хватит, Алла, — взмолился Устин. — Забудем уже. Мы и без Толстого проживем…

— А вот они теперь с ним проживут! — не унималась я. — Вот увидишь, этот безвкусный Бондарчук еще сам сыграет Пьера Безухова!

Устин нервно рассмеялся:

— Алла, ну ты его совсем уж за идиота не держи. Бондарчуку далеко за сорок, а Пьеру в начале романа — девятнадцать…

— Ну вот и посмотришь, как пятидесятилетний фигляр станет изображать девятнадцатилетнего! — убежденно повторила я. — А из Ирки Скобцевой своей он как пить дать Элен Курагину сделает!

— Алла, ну зачем делать такие нелепые предположения? — замотал головой Устин. — Выйдет картина — вот и посмотрим, чего он там намудрит. А заранее давай не будем все-таки злословить.

17.2.62

Сегодня на «Мосфильме» ко мне опять пристал гадкий Фигуркин. Банный лист самый настоящий! И тем не менее ему вновь удалось не на шутку меня разволновать.

— Слышала уже, как Бондарчуку пофартило? — с отвратной улыбочкой начал он. Ведь наверняка, подлец, знает, что и Устин претендовал на эту постановку.

«Ну что ж, — подумала я, — ты со мной лицемеришь — и я с тобой так же буду».

— Что-что? — невинно захлопала я