Ренегат - Павел Корнев

— Слышал-слышал о представлении с беднягой Уве! — отсалютовал он стаканом с вином и заговорщицки подмигнул. — И как вам предмет всеобщего обожания?

Я вопросительно приподнял брови.

— Красотка Лорелей, разумеется! — пьяно рассмеялся лектор. — Уже грезите ею?

— Не мой типаж, — покачал я головой, если и покривив при этом душой, то лишь самую малость.

— Слышу глас рассудка! — провозгласил длинный словно жердь преподаватель с унылым лицом записного зануды. — Разве это правильно, если красота самоцвета зависит не от огранки и чистоты, а исключительно от оправы?

Живчик презрительно оттопырил нижнюю губу.

— Ну, с огранкой у нее тоже все в порядке! Что спереди, что сзади!

— Не соглашусь!

Я потихоньку отошел в сторону и придержал за руку профессора Шварца, не слишком твердо стоявшего на ногах.

— Не знал, что на факультете есть дамы.

Иохим зажмурил один глаз, рассматривая меня, затем оглянулся на светловолосую сеньору и сообщил:

— Эльза заведует университетской библиотекой. Она наша выпускница, мы ее… ик!.. не забываем…

Я препоручил профессора заботам одного из школяров, еще немного походил среди лекторов, поддерживая светскую беседу, но ничего полезного для себя из разговоров не почерпнул. В итоге как бы невзначай оказался рядом с заведующей библиотекой, заметил опустевший бокал у нее в руке и спросил:

— Что пьете, магистр?

Эльза, оказавшаяся лишь немногим старше меня, странно глянула в ответ, но все же сказала:

— Белое.

Я взял со стола початую бутылку и присмотрелся к этикетке.

— Мускат урожая шестьдесят девятого года. От «Белой башни», поставщика королевского двора Мерсано.

Эльза махнула рукой:

— Наливайте! Ничего в винах не понимаю.

Ладонь у нее оказалась узкой, с длинными изящными пальцами. Сама сеньора была тоже весьма изящна. Невысокая, ладная, стройная. Корсет платья охватывал тонкую талию и приподнимал не столь уж и маленькую грудь; на лебединой шее поблескивала жемчужная нить. Не юная красотка, но состоявшаяся дама, и при том весьма симпатичная.

Я выдернул пробку и представился:

— Меня зовут Филипп.

Заведующая библиотекой невесть чему рассмеялась, и я от неожиданности едва не промахнулся, лишь в последний момент направив вино в бокал, а не на платье собеседницы.

— Я знаю, как вас зовут, — заявила Эльза. — Все тут знают!

— В самом деле? — улыбнулся я. — Полагаете, речь декана слушали так уж внимательно?

— Филипп, вас представили в самом начале!

Голос у заведующей библиотекой оказался мелодичным, а смех удивительным образом добавлял ей привлекательности, он словно ломал маску холодной отчужденности, прогонял напускную строгость с умного лица, заставлял глаза искриться неподдельным весельем. На щеках появлялись ямочки, и это было… мило.

— Я — Эльза, — представилась она, протянув руку, и я поцеловал кончики пальцев, чем вновь рассмешил. — Достаточно было и рукопожатия!

— Хорошие манеры ничем не вытравить, — улыбнулся я и спросил: — Вы ведь заведуете университетской библиотекой?

Смех оборвался, лицо закаменело, взгляд уколол холодом. Похоже, по незнанию я наступил на больную мозоль, но не подал вида и продолжил строить из себя жизнерадостного идиота.

— Непременно посещу вас завтра.

— В самом деле? — отстраненно спросила Эльза, ясно давая понять, что разговор окончен.

— О да! В каждом новом университете я начинаю с изучения библиотеки. Не подумайте плохого! Я не коллекционер, меня интересуют лишь заключенные в книгах знания.

Взгляд Эльзы потеплел.

— И часто вам приходится менять место работы?

— Такова специфика моего курса.

— Наслышана.

Разговор вновь пошел на лад, и я поведал о некоторых учебных заведениях, где доводилось преподавать, а когда на затянувшуюся беседу начали обращать внимание, откланялся. Знакомство вышло полезным и приятным, но не стоило слишком уж открыто демонстрировать свой интерес. Это могло выйти боком.

Наполнив стакан, я поискал глазами профессора Шварца, не увидел его и присоединился к уже знакомым лекторам — низенькому живчику и долговязому зануде. Те изрядно набрались, их шуточки становились все соленей, а нескончаемые споры — громче. В конце концов я ускользнул от них, попрощался с деканом и отправился на квартиру.

Там приступил к изучению обгорелого пергамента, но, хоть и старался ограничивать себя в выпивке, голова после вина гудела. Буквы перед глазами расплывались, зажмуривай один глаз, не зажмуривай — не важно. Пришлось отложить все дела на завтра и лечь спать.

Проснулся с первыми петухами. За ночь комната выстыла, и выбираться из-под перины не хотелось, но Кован еще не явился, пришлось растапливать камин самому. Затем я надолго приложился к обколотому кувшину, благо Хорхе озаботился наполнить его с вечера, немного подумал, склонился над ведром и вылил остатки воды себе на голову. Сразу взбодрился.

Помолившись перед висевшим на стене образом, я разжег пару масляных светильников и выложил на стол книгу с заложенным между страниц обгоревшим клочком пергамента. Тот при нормальном освещении смотрелся совсем уж ветхо, выцветшие чернила было почти не разобрать даже через увеличительное стекло.

Ко всему прочему выяснилось, что староимперские письмена лишь вкраплялись в текст на незнакомом языке. Прочитать удалось несколько обрывочных слов.

«Солнце». «Слезы». «Камень». «Дыхание». «Чистота» или «невинность» — окончание обгорело, и оставалось только догадываться, что конкретно имелось в виду.

Виски заломило, в голове запульсировала боль, и я взялся за книгу о доимперской письменности из квартиры Ральфа, в которую вчера и вложил обгоревший пергамент. Принялся листать ее, выискивая похожие символы, но ничего подходящего на глаза так и не попалось. Нужный язык в книге описан не был.

Тупик? Отнюдь нет. Пергамент был важен для Ральфа, остается выяснить, где он его взял.

Я припомнил потеки воска на полу в комнате бакалавра и задумчиво потер подбородок. Вероятнее всего, Ральф работал в тот день допоздна, если не всю ночь напролет. Логично предположить, что он либо расшифровывал пергамент, либо переписывал его, а потом на него напали — во что верилось все меньше и меньше, — или он сам по какой-то неизвестной причине обратился к запределью, не озаботившись при этом надлежащей защитой.

Пытался вызвать духа, говорившего на мертвом языке? Но чем так важен этот пергамент? Пусть даже текст и написан во времена пророка, это вовсе не означает, что он содержит нечто действительно значимое.

Я взял обгорелый клочок пергамента и присмотрелся к его краю. Тот был неровный, словно раньше там проходил обтрепавшийся шов. Один лист из многих? Тогда где остальные? Забрали те два прохиндея, что обшарили квартиру, или в руки Ральфа попал лишь один пергамент из подшивки?