Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

что мы сами виноваты в том, что не смогли приручить кретинов. И опять пустился в разглагольствования о «психическом аспекте». А пока пропала очередная порция продуктов. Есть от чего встревожиться, если это продолжится.

21 августа. — Это продолжается. Они устроили целую оргию с галетами и сардинами в масле, облевали все ящики и все вокруг. Какой запах! Думаю, уже никогда не смогу есть сардины в масле.

Бабер скрепя сердце дал себя уговорить. Мы перенесли все запасы. Теперь барак пуст, оставлен на растерзание врагу. Мы уступаем рубежи. Мы отступаем.

25 августа. — Они забрались на крышу. Антенна нашего радиоприемника сломана. Сам радиоприемник поврежден. Как? Кем? Неужели они сильнее, чем я думал? Отныне мы сидим без вестей из внешнего мира и не можем известить о себе. А Коррабен должен вернуться только в ноябре.

29 августа. — Продолжаются мелкие кражи и вылазки под покровом ночи. Мы уже боимся засыпать, и наш сон постоянно нарушают то кошмары, то тревожные — чаще всего воображаемые — звуки. Крепон не скрывает своего страха; он все время дрожит и клацает зубами. Вальто встает по нескольку раз за ночь и с дубинкой в руке патрулирует зону вокруг лагеря. Безрезультатно. Кретины не приходят или убегают и прячутся еще до того, как до них могут добраться.

2 сентября. — Они научились использовать огонь. Не разводить огонь, нет, до этого они, слава богу, не дошли. Пока еще. Но скоро могут дойти. Зато они умеют жечь вещи. И знают, что большинство имеющихся у нас вещей горят. И похоже, испытывают злобную радость, наблюдая за тем, как вещи сгорают. Это началось с бочек, оставленных снаружи. Потеря невелика. Но это дало им ощущение победы, что раздражает. И потом, это подстегивает их на то, чтобы отличиться еще лучше, то есть еще хуже. Вчера настала очередь нашей шлюпки. Тоже не катастрофа: в случае необходимости мы все равно не сумели бы добраться до материка на этой ореховой скорлупке. Но все же…

Никаких вестей. Радиоприемник не работает. Это молчание начинает на меня давить.

3 сентября. — Я пробовал чинить радиоприемник. Дело дрянь. Нужны запасные детали.

И потом, у меня возникли другие проблемы. Профессор нездоров. Морально и физически. Он слабеет. Мы все слабеем. Во всем. Я становлюсь ленивым, вялым, безразличным. Мне трудно совершить самое простое действие, связать две мысли, начиркать несколько строчек в этом дневнике.

А вдруг, спрашиваю я себя, при климате этого острова кретинизм — заразный?

5 сентября. — Крепон от страха совершенно пал духом… От страха… А может быть, от чего-то еще. Может быть, у него совесть нечиста… Во всяком случае, он уже не вылезает из постели.

Но и не спит. Его глаза всегда широко открыты. Он не пьет, не ест и едва отвечает на все, что ему говорят, отвечает в основном неотчетливым бурчанием. Бурчанием, напоминающим бурчание кретинов. Неужели мы останемся покинутыми в этой маревой лохани и будем медленно окретиниваться? Фу!

Сегодня утром я не умывался.

7 сентября. — Кретины всё смелеют. А мы всё тупеем. Этой ночью они сумели пробраться на склад, у нас под носом — под бородой, — пока мы были погружены в тяжелый сон. Они уничтожили или забрали значительную часть провизии: галеты, сухофрукты, сгущенное молоко. Что касается последнего продукта, не понимаю зачем: они не умеют открывать консервные банки. Инстинкт разрушения.

Мы не реагировали. Где оно, время карательных экспедиций? Мне кажется, уже далеко в прошлом, хотя…

Все равно, это не должно повторяться слишком часто. Иначе что с нами будет? Без помощи, без продуктов…

11 сентября. — Ну, всё. Они попытались поджечь наш барак. Как глупо! Ведь теперь они живут в каком-то смысле за наш счет, живут тем, что у нас похищают, или тем, что мы им оставляем. Но если бы это не было глупо, то они не были бы кретинами.

Ну и ночь! Я становлюсь все более инертным. По несколько дней не притрагиваюсь к дневнику. Неужели и впрямь 11 сентября? Кажется, после последних строчек, датированных 7 сентября, прошло уже несколько недель. Мы коснеем в маразме и безделье. Один лишь профессор по-прежнему безмолвно возится с пробирками и растворами, со своей пагубной бесполезной кухней. Разумеется, когда его не трясет лихорадка. А еще он очень похудел.

Меня разбудил какой-то храп. Помню, как в полусне у меня мелькнула мысль: громко же храпит сегодня Вальто! Затем, через какое-то время, вновь засыпая, я подумал, что это не храп. Подумал прежде всего из-за запаха: запаха смолы и характерного аромата горящей ели. Горели просмоленные доски… Барак был в огне.

Осознав серьезность ситуации, я вскочил. В помещении было необычно жарко, прямоугольное окошко на высоте человеческого роста в деревянной перегородке барака кроваво пламенело. Я схватил свой револьвер и, что-то крича, бросился к двери. На мой крик отозвался лишь Вальто. Профессор еще с вечера принял снотворное и беспробудно спал. Крепон лежал недвижно. Уже ничто не сдвинуло бы его с места. Он пробормотал какую-то молитвенную чушь и еще глубже зарылся под одеяло.

Мы распахнули дверь… Так я и думал. К стене барака кретины свалили кучу отбросов и обломков — картон, бумага, деревяшки — и подожгли. Метрах в десяти стояла группа из трех десятков особей: они взирали на нас, смотрели вызывающе, злобно и скалились как гаргульи. Полумрак пожара делал их еще более уродливыми и в то же время призрачными. Обуянный яростью, я выпустил в них, в толпу, наугад весь заряд автоматического пистолета. Вальто поспешил сделать то же самое. В ответ на выстрелы раздались крики, скулеж, вой; кретины разбежались во все стороны. Вместо того чтобы потушить огонь, мы пустились их преследовать, перезаряжая пистолеты, безумно вопя, выкрикивая проклятия и тратя пули впустую.

Когда ночной холод нас — одетых как попало — привел в чувство, мы вернулись тушить пожар. К счастью, костер был так плохо сложен, что потух сам по себе. Мы накидали сверху немного снега, и на этом все закончилось. Стена барака с внешней стороны, под оконной рамой, почернела, какие-то доски отогнулись; вот и все потери.

Все потери? Нет, я забыл еще кое-что. Сегодня утром на снегу беспорядочно валялось пять-шесть трупов кретинов — ломаных кукол, дряблых гиньолей с кровавыми ранами.

Снег медленно падает и погребает их. Мы к ним не притрагиваемся. Но стервятники отличаются меньшей деликатностью.

Конец сентября. — Не знаю, какое сегодня число. Запасы продовольствия уменьшаются. Нам грозит голод. Профессор чувствует себя все хуже. Бредит. И чего он только не рассказал мне в своем бреду. Корит себя за