«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников - Наталия Сидоровна Слюсарева

подъемный кран под потолок (а это высота – три, четыре яруса), по стреле которого должен был пройти Гена, чтобы его герой, почувствовав высоту, испытал себя. Для этой сцены на него надевали специальный пояс, прикрепленный к лонже. Наверху всегда страховали двое рабочих, одного приглашали из цирка.

И вот на одном из спектаклей пришел другой страховщик, он перепутал сторону, где должна крепиться лонжа, и пошел в другой конец, то есть Гена остался без страховки. По роли я оставалась на сцене и поэтому все очень хорошо видела. Гена пометался и потом начал подниматься. Он мог только подняться по стойке крана, но не вступать на стрелу, но со словами: «Я смогу», он вступил и пошел по этой узкой стреле на огромной высоте и дошел почти до середины. Что тут скажешь, у меня буквально ноги отнялись. Занавес закрыли. Он лежал, распластавшись по стреле, ужасно бледный. Обратно его снимали с лестницами, потому, что он не мог пойти обратно. У Ирины Сергеевны Вульф была потом истерика. Когда его спросили: «Гена, ну зачем?», – он ответил: «Я не мог иначе». Он не мог изменить рисунок роли. Можно сейчас решать, насколько он – герой нашего или не нашего времени, но то, что он герой – это однозначно.

(Вечер в ЦДА им. Яблочкиной. 24.V.2014)

Татьяна Бестаева,

народная артистка РСФСР. Театр им. Моссовета

В Париже на гастролях мы все были в приподнятом настроении, в придачу были шокированы щедростью парижан, изобилием вещей, которые они нам предлагали. Они чемоданами приносили нам одежду из дома, просили: «Пожалуйста, возьмите! Мы просто задыхаемся от лишних вещей!» Но с нами еще в Москве провели беседу: никаких подарков не брать, всем отвечать, что в Советском Союзе все есть! Каждое утро в Париже начиналось с перечня запретов. Нас, молодых актеров, разбивали на пятерки и водили строем только по тем улицам, где нам было разрешено ходить. Нам также запрещалось приближаться к кварталам, где располагались ночные клубы, злачные места, в частности Пляс Пигаль, район красных фонарей Парижа.

Помнится, Ростислав Плятт, выслушав запрет, сразу же подмигнул Геннадию Бортникову. Бортников тогда был невероятно красив, его приглашали в посольство, его увозили куда-то журналисты… А поскольку тогда несколько артистов (правда, балетных) сбежали за границу, приставленный к нам человек из органов боялся, как бы Гена не поступил так же. Но за Бортниковым он не мог уследить. Каждый раз вместе с Пляттом они умудрялись, обведя всех вокруг пальца, куда-то исчезнуть, а потом выяснилось, что они познали все прелести ночного Парижа. Мы им страшно завидовали!

(Вечер памяти Г. Бортникова в ЦДРИ 24.X.2007)

Маргарита Терехова,

народная артистка России. Театр им. Моссовета

Гену часто пробовали на роли в кинофильмах, но в те времена много фильмов закрывалось, и самые лучшие роли в кино, которые он мог бы сыграть, он не сыграл.

До того, как мы с Геной встретились в спектакле «Глазами клоуна» по роману Генриха Белля, еще со студии мы молодежь бегали наверх смотреть, как он играет. Что он делал со зрителем…? Когда он замолкал, публика, затаив дыхание, ждала. Весь зал замирал. Это было какое-то чудо, настоящее чудо. И потом я оказываюсь с ним вместе на сцене в спектакле «Глазами клоуна». Я – Мари. Он был конечно феноменальный, гениально одаренный актер с этой своей сверхчувствительной душой. И еще, добрейшее существо для тех, кто его знал и, кто его не знал, действительно добрейшее.

В Париже он был совершенно неотразим, у него был феноменальный успех. «Тень Жерара Филипа пролетела над Парижем». В театре мы еще долго дразнили его «Жерар Филип». Помнится, я его спросила: «Что же ты не остался?» Но в той поездке его курировали повсюду, даже в туалет сопровождали двое. И он не был сильным в жизни, он был силен в своем творчестве. А мне почему-то кажется, что там он бы расцвел, действительно мог бы стать вторым Жераром Филипом. Но Гена очень много дал России, и мне на память приходят строки Анны Ахматовой:

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

……

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернялся скорбный дух.

(Вечер памяти Г. Л. Бортникова в ЦДРИ. 24.X.2007)

Валентина Талызина,

народная артистка РСФСР. Театр им. Моссовета

Гена Бортников – актер был удивительный, актер Богом данный. Он пришел мальчиком в театр им. Моссовета. Ирина Сергеевна Вульф поставила с ним спектакль «В дороге». И вот Завадский и Ирина Сергеевна вдруг увидели в этом мальчике свою мечту о настоящем русском актере, не советском комсомольце, а о настоящем русском актере, уровня, видимо, М. Чехова, уровня МХАТа.

Он был хорош собой, молодой, раскованный, настоящее дарование. Чтобы он ни делал в театре, он все делал потрясающе, и все это заметили. Ирина Сергеевна и Юрий Александрович Гену пестовали и любили. Слава у него была фантастическая. На Завадского, который был, в сущности, «певцом режима», тогда давила двойственность его внутреннего самоощущения и требований эпохи строящегося социализма. И Юрий Александрович выбрал Гену для воплощения своей мечты. Четыре года Завадский готовил спектакль «Петербургские сновидения», который стал его исповедью. Ансамбль был очень сильный. В полной мере проявился мощный талант Леонида Маркова в роли Порфирия Петровича, страдающего следователя, в его трактовке. Бортников играл Раскольникова достойным человеком, не было ощущения, что он убил или не убил, и в сценах с Соней он играл «над» ситуацией.

В театре после смерти Ирины Сергеевны и Юрия Александровича для него настали трудные времена. Кого-то раздражало, что он – премьер, что опаздывает, он постепенно стал превращаться в изгоя. Но я думаю, что те силы, которые Гена взял из любви Ирины Сергеевны и Завадского уже после их ухода, дали ему силы дожить до конца в этом театре, пройдя свою Голгофу достойно.

(Вечер в музее-квартире Ф. М. Достоевского. 11.IV.2009)

Вера Максимова,

театральный критик

Вся первая половина жизни Геннадия Леонидовича Бортникова – это сплошной счастливый случай. Гена, вообще, человек сильного эстетического начала. Посмотрите, как он необыкновенно привлекателен сам, как некая живая данность. И попал в театр он к человеку, который сам по корням был вахтанговцем и по корням – мхатовцем. И это был один из самых эстетичных, чувствующих красоту, сам являющий собой красоту, по которому сходили с ума, в частности Марина Цветаева и многие другие – Юрий Александрович Завадский. Когда я вот так закрываю глаза, то вижу его замечательный «Маскарад», белые цветы, дам с кринолинами, брильянтовый брелок на костюме Арбенина.

И вот пришел этот мальчик, можно сказать, угловатый мальчик, шестидесятник, и он вдруг вписался в этот театр. В нем было чувство красоты, при том, что он не играл красавцев и сам не был красавцем. Он, кстати, был неправильным актером. Если вы заметили, у него была специфическая дикция, с ней мучились в школе-студии МХАТ. Ему, к слову сказать, не ставили пятерки с плюсом. Он выпускался со знаком вопроса. Но, чем я дольше живу на свете, тем больше замечаю, что актер, который выпускается с чистым знаком плюс, очень часто не оправдывает надежд, а актер неправильный, не каноничный, но несущий в себе страстность, и даже неправильную внешность или неправильную дикцию, завоевывает зрителя. Вот тот же самый Смоктуновский, его голос, его шелест, его дикция неотчетливая, вроде по школе неправильная, а какое воздействие. И вот эта Генина очаровательная невписанность в канон, его пленительная угловатость многое ему давала.

Я хочу также отметить совершенно особенных людей, которые тогда его окружали. Театр был полон ими: Татьяна Бестаева, божественная Рита Терехова и совершенно фантастическая эта крошка с голосом виолончели – Нина Дробышева и Вадим Бероев, который ушел так рано,