Она моя - Елена Тодорова

Нужно все обдумать и принять какое-то решение. Но думать не получается.

Несколько раз оглянувшись, вижу, что Тарский идет следом. Позволяет мне наворачивать бессмысленные круги по району. Не нагоняет, хотя мой темп и сократившееся расстояние между нами оставляют такую возможность. Не знаю, дает ли он время мне или же использует его, чтобы самому успокоиться. Я больше ничего не понимаю. Боюсь, что никогда и не понимала.

Глупая… Какая же я глупая… Сейчас смешно, когда вспоминаю, как думала, что понимаю, чего хочет Гордей. Конечно же, он манипулировал мной и показывал лишь то, что нужно. Там в «Комнате» его тоже все устраивало… В какой-то момент грудь такой болью сворачивает, продохнуть не могу. Когда же получается это сделать, меня снова пробивает на истеричный хохот. Вместе со слезами выплескиваю острые, словно стекло, эмоции.

Ну, что за наивная идиотка? Как можно быть настолько глупой?

Вот как теперь жить? Как???

Не знаю, что за чудо меня выводит, но спустя какое-то время я все же добредаю до дома. В последний раз оглядываюсь — Тарский совсем близко. Дергаю дверь подъезда и вдруг снова перехожу на бег.

Сердце вылетает. Тело вибрирует от нервного напряжения. Дыхание срывается. Но я не прекращаю бежать по мраморным ступеням наверх. Промахнувшись, с задушенным вскриком хватаюсь вспотевшей ладонью за перила. Замешкавшись лишь на секунду, несусь выше.

Здесь останавливаться нельзя.

Тарский следом поднимается. Нас разделяет какая-то пара пролетов. Уверена, что он зол, и прекрасно осознаю, во что это для меня выльется. Буду ли я сопротивляться? Не знаю, не знаю… Совсем ничего не соображаю.

Ключ в личинку замка с первой попытки не попадает.

— Черт, черт… — отчаянно сокрушаюсь я.

— Цо ту ше, курва, джейе[9]? — гневно ворчит выглянувшая из соседней квартиры женщина.

— Гитлер капут, бабчя[10]! — запыханно выпаливаю и на нервах звонко смеюсь.

Когда, наконец, удается открыть дверь и влететь в квартиру, в безопасности себя не ощущаю. Не пытаюсь баррикадироваться или как-то прятаться. Столкновение неизбежно. Отбрасывая ключи на тумбу, скидываю куртку и ботинки. Машинально цепляюсь взглядом за тонкую «стрелку» на зеленых колготках.

Да плевать уже…

Метнувшись из стороны в сторону, выбираю между кухней и дальней комнатой все же последнюю.

Едва пересекаю спальню, слышу позади себя твердые шаги своего фиктивного супруга. Взвизгнув на эмоциях, со смехом оборачиваюсь. Сердце сжимается и замирает, когда встречаюсь с Таиром взглядом. В груди, словно после разрыва какого-то органа, жгучее тепло разливается.

— Кича-кича[11]… — дрожа от страха, умудряюсь дразнить и улыбаться.

Ничего не поделать. Голову на плаху положу так, чтобы на колени не упасть.

Спиной в шкаф вжимаюсь. Тарский же, в несколько шагов пересекая комнату, прихватывает меня за плечи и буквально вдавливает в лаковое полотнище. Кажется, еще чуть-чуть, и щепки за спиной полетят.

— Я знаю, кто ты, — с жаром предъявляю, глядя прямо в глаза.

Как будто это может послужить аргументом, чтобы пощадить меня… Нет, это движимый инструмент против. Спусковой механизм. Кроме того, он и сам в курсе, что я его раскусила.

— Лучше тебе этого не озвучивать, — предупреждает жестким и приглушенным тоном.

Мои глаза, словно в попытке наглядеться, жадно исследуют свирепое лицо. Даже сейчас больше всего на свете хочу целовать его. Разгладить пальцами залом между бровями и пройтись губами по всему лицу. А потом и ниже… Шею, плечи, грудь, живот… Он ведь мой. Весь мой.

Теперь нет. Возможность упущена. После такого отец никогда не позволит быть нам вместе. Господи, я сама не смогу! Или смогу… Если сейчас снова солжет, если скажет, что все неправда… Что любит меня…

Мне бы помолчать… Да не могу я молчать! Внутри все клокочет.

— Если бы папа знал, никогда бы тебе меня не доверил… Он бы тебя уничтожил… Уничтожит!

— Бога ради, заткнись, Катерина, — рассекает пространство с той же затаенной яростью. — Не сотрясай зазря воздух.

— Иначе что? Меня тоже к стулу пристегнешь и горячим утюгом по лицу прокатишься? А потом пулю в лоб? Так? — лихо вопрошаю. — Когда мы были в Берлине… — голос на эмоциях звенит и резко срывается. Не могу я выговорить! — Тогда? Тогда?!

Глаза не только от страха слезятся. Хочу, чтобы Тарский обнял, к сердцу прижал, сказал, что никуда меня не отпустит. Пусть запрет, силой удерживает, память сотрет… Что угодно, только не разлука.

— Скажи уже что-то! — имею безрассудство ударить его кулаками в грудь. — Гордей… Каменная ты глыба! Отвечай! Меня тоже истязать будешь?

Крупная горячая ладонь, которая меньше суток назад ласкала и доводила до сладкой дрожи, решительно обхватывает мою тонкую шею. Припечатывая к шкафу затылком, фиксирует и полностью обездвиживает.

Инстинктивно дышать перестаю, но вынуждаю себя смотреть в затянутые бурей зеленые глаза.

У него там тоже война. Меня сокрушает.

Я сдаюсь. Ну же… Забирай.

За прошедшие пять месяцев столько всего вместе пережили. Неужели для него ничего не значит?

Пока я себя на лоскутки рву, Тарский продолжает затягивать тишину. Как же это невыносимо!

— Будешь мучить, значит… — саму себя оглушаю догадкой.

Таир на какое-то мгновение прикрывает веки. А после смотрит так, что уже никаких слов не нужно.

— Разве я могу, Катенька? Тебя мне придется просто убить.

Катерина

Тарский отшагивает. Я зажмуриваюсь. И он стреляет… Дважды. Без глушителя со столь близкого расстояния выстрел гремит на всю мощь. Звуковые волны разрывают сознание раньше, чем приходит физическая боль.

Почти сразу возвращается давление его тела. Меня такой шок охватывает — весь мой мир разрушен, ничего не понимаю. Дрожа губами, заторможенно моргаю. Смотрю Таиру в глаза — такие темные и такие родные — пока из собственных не выкатываются слезы. Осознаю лишь потому, что видимость на какое-то мгновение размывается, разгоряченные щеки разлиновывают влажные дорожки.

Закричать не успеваю, Тарский запечатывает мне рот ладонью.

— Тихо, тихо, заяц… Тихо… Терпи… — только после этих слов ощущаю непереносимое жжение в плече. Кожу будто огонь пожирает. А когда Гордей с силой стискивает чуть выше раны, огонь проникает и в мышцы. Простреливает жгучими импульсами до кости. А он все давит, будто вознамерился выжать из меня всю кровь. Пока она стекает по руке и капает на пол, захлебываюсь слезами.