Она моя - Елена Тодорова

Трахает долго, в этом ничего нового. Удивляет сам темп — размашистый и тягучий. Растягивает не просто процесс, каждый толчок смакует. Поцелуи при этом чередуются: то до боли грубые, то до дрожи ласковые.

Наши сплетенные тела горячие и мокрые. Настолько накаленные, что достигнуть разрядки не получается. Чувствую, как она томительно крадется и раз за разом убегает. После каждого отлива силы уходят, но отпускать Тарского не хочу. И он не отступает. Целует с таким жгучим трепетом, пронизывает насквозь. А когда удовольствие наконец переполняет все допустимые нормы, раньше меня это понимает. С громким стоном завершает акт любви, окончательно распиная меня — душевно и физически. Кажется, что мир переворачивается и обваливается на нас золой истлевших пород. Едва пульсация стихает, блаженство плавно переходит в истерику, и я начинаю плакать. Выплескиваю все, что могу. Таир все это время обнимает и гладит меня — по-своему утешает.

Конечно же, я люблю его… Несмотря ни на что. Потому боль настолько сильная, а грядущая разлука смерти подобна. Чем залить эти раны? Каким антисептиком обработать, чтобы быстрее затянулось? Как обезболить? К сожалению, нет таких лекарств. Сердце раздроблено на мелкие осколки. Чтобы каждый извлечь, немало времени понадобиться.

Едва я успокаиваюсь, Тарский снова отключает всю чувствительность и превращается в рабочую машину. Хладнокровно проводит подробный инструктаж. Учит, что должна буду говорить на допросах в Германии и на родине.

— Еще раз повтори. Без эмоций, — сидим друг напротив друга за столом в крохотной кухне. — Отключай их. Катя? — конечно же, у меня не получается. Гордей снова и снова повторяет: — Отключай. И в глаза мне смотри. Не суетись. Куда? — жестко высекает, едва в середине предложения увожу взгляд. — В глаза, Катя.

— Я не могу!

— Можешь, — давит не только голосом, но и взглядом. — Жить хочешь?

— Не знаю…

— Я тебе, мать твою, дам «не знаю»!

— Я устала!

— Именно на это и будут вести расчет при допросе, — акцентирует с расстановками. — Давай, начинай сначала.

Раз за разом заставляет повторять ключевые фразы. Если что-то не получается запомнить, пишет на листках и требует, чтобы я читала. Как только удается воспроизвести без шпаргалки, сжигает. Регулирует все во мне, не только интонации и взгляд. Положение рук, разворот плеч, наклон головы.

Перед рассветом Гордей много курит. А я, вернувшись из душа, сижу спиной к нему по другую сторону кровати. С пола тянет, но я не шевелюсь, позволяя холоду через стопы пробираться внутрь. Рядом лежат новые вещи, Тарский принес их в пакетах из прихожей, что в очередной раз подтверждает — он все предусмотрел заранее.

— Не плачь, — подобравшись сзади, Таир обхватывает меня поверх плеч руками. Сжимает крепко и одновременно мягко. — И жди меня. Дома. Жди.

— Пошел ты… — всхлипывая, смахиваю ладонью слезы. — Не буду… Не буду я тебя ждать.

— Будешь. — Беззвучно плача, мотаю головой. Гордей останавливает, прижимаясь к затылку губами. — Будешь, Катенька.

В Германии у здания миграционной службы достойно уйти не получается.

— Мы точно не можем улететь вместе? По паспортам Ланге… — понимаю, что веду себя как ребенок, но остановить это не могу.

С полным отчаянием взираю на Тарского, но он на меня нет. Не отрывая ладоней от руля, смотрит прямо перед собой в лобовое стекло.

— Не можем, Катя. Это единственный вариант.

— Как ты… Тебе угрожает опасность?

— Обо мне не беспокойся.

Тишина. Напряженная пауза.

— Гордей… — сама не знаю, что хочу сказать.

Просто не могу уйти. Он это понимает. Так и не взглянув в мою сторону, жестко высекает:

— Выходи из машины, Катя.

— Посмотри на меня…

Вижу, как дергается его кадык. Сжимает челюсти. И наконец поворачивается. Обжигает.

Мое сердце подскакивает и развивает неизведанную скорость.

— Прощай, — едва нахожу силы выжать из себя.

Тарский шумно выдыхает через нос и еще плотнее стискивает зубы.

— Иди.

И я иду. Осторожно прикрываю дверь и медленно бреду к величественному зданию с развевающимся на ветру флагом. С каждым шагом осколки разбитого сердца впиваются в живые ткани и причиняют невероятную боль, но я продолжаю двигаться. Лишь поднявшись на мраморное крыльцо, у самой двери оборачиваюсь. Расстояние не позволяет увидеть выражение глаз Тарского, однако мне хватает того, что он смотрит мне вслед.

— Прощай, — беззвучно шевелю губами и вхожу в здание.

Катерина

Месяц спустя

— Ваша ставка, Катерина Александровна? — несмотря на официальную форму, тон обращения Орловского остается снисходительным и в какой-то мере даже чванливым.

Не удивительно. Он — грозный альфа, я — глупая молоденькая девчонка. Мы на его территории. Так он видит ситуацию.

— Каре, — помещаю все свои фишки на пересечение линий в центре квадрата из четырех чисел.

Улыбаюсь, и Орловский отражает эту эмоцию, растягивая губы в ленивой ухмылке.

— А ты азартная, — выговаривает и ощупывает откровенно пошлым взглядом мое декольте.

С платьем я, безусловно, расстаралась. Предусмотрительно выставила на обозрение грудь.

— Никогда этого не скрывала, Станислав Олегович.

Возвращая взгляд к вращающейся рулетке, для видимости пригубляю шампанское.

— Да, вы весьма конкретны в своих действиях. Мне это нравится.

— Не люблю терять время.

— В этом мы с вами похожи.

— Меня это, несомненно, радует, — многозначительно смотрю на мужчину. — Если вы можете помочь отцу, то не вижу причин оттягивать решение этого вопроса, — произношу легким тоном, а у самой дрожь по коже идет.

— Смелая девушка, — смеется Орловский. — Признаться, был удивлен твоим появлением в казино, — в очередной раз липнет взглядом к моей груди.

Кроме крупье, с нами в закрытой зоне находятся лишь его амбалы и несколько человек из моей охраны. А если точнее, то отцовской, конечно. Не то чтобы они действительно были мне необходимы, просто появляться без них было бы странно.

Колесо давно остановилось, но крупье вежливо молчит, позволяя нам общаться. Краем глаза подмечаю, что моя ставка оказывается проигрышной, и незаметно выдыхаю с облегчением. Еще несколько минут и можно отправляться домой.

— А чего мне бояться? — склеив милую бесхитростную мину, отставляю бокал на стол. — Вы подписали с моим отцом брачный контракт. Меня все устраивает.

— Что же тебя так задержало в Европе?