Она моя - Елена Тодорова

— Меня же сразу повяжут!

— Да, — спокойно подтверждает Тарский. — Урсула Майер — крупная добыча. Первым делом они свяжутся с нашим управлением. Сообщат, что ты у них. А потом… Тебя начнут допрашивать, Катя, — информирует, неразрывно глядя мне в глаза. — Не волнуйся, физический вред тебе не причинят. Но допрашивать будут очень долго. Давить психологически. Запутывать и вести расчет на усталость. У нас там есть свой человек. Ты, безусловно, не поймешь, кто именно. Но он обязательно с тобой встретится. Я научу тебя, что говорить, потому что от того, что ты расскажешь, будет зависеть решение нашего управления.

— И каким оно должно быть? — сухо уточняю, будто не услышала сейчас, что Тарский намеревается бросить меня в самое пекло.

— Если МИД подтвердит твою личность, предложат обмен заключенными. Это обычная практика.

— А если не подтвердит? Они-то знают, что Урсулы нет в живых!

— К тому времени, как ситуация развернется, я отправлю рапорт и все решу, Катя.

— Но если они не захотят… — мне очень страшно просто представить развитие событий, которое Тарский оговаривает. А он вынуждает меня через все это пройти в одиночку. — Сталин сына из плена на фельдмаршала не выменял, потому что тот был обычным рядовым. А я вообще никто!

— Ошибаешься, Катенька.

— И что это значит?

Гордей тяжело и сердито выдыхает.

— Мать твою, Катя… Научись уже мне доверять!

— Доверять? Думаешь, теперь это возможно??? — выкрикиваю, разбиваясь в боли. — Ты меня использовал! И все это время просил верить… Что ты молчишь???

— А что ты хочешь услышать? — рявкает в ответ. — Да, ты не должна была вспоминать этого мужика. Не должна была узнать о том, что он был любовником твоей матери. Не должна была догадаться, что конкретно ты сама служила эксклюзивной приманкой.

— Поэтому ты тогда разозлился, да? Когда Федор попросил нарисовать его портрет, ты понимал, что я могу вспомнить, где на самом деле видела Потоцкого! Только поэтому… Ты боялся разоблачения, а я думала, что ты обо мне беспокоишься, — от саднящей душу боли голос садится.

Тарский прищуривается и совершает выразительно-глубокий и отличительно-медленный вдох.

— Не стоит сейчас махом обесценивать все, что я делал и говорил на протяжении трех лет.

— Ты мне угрожаешь?

Звучит именно так.

— Я сказал, тормозни, Катенька.

Ярость Таира дает выход моей. Выламывает последний шлюз, взмывает огненным валуном вверх и выплескивается наружу.

— Да пошел ты со своими предупреждениями, — размахнувшись, бью его по щеке. — Товарищ майор, твою мать! Скотина ты ментовская! Ненавижу твои погоны!

Второй раз ударить не позволяет. Хватает оба запястья и дергает меня на себя. Лицами сталкиваемся. Едва ли не губами… Глаза черные, голодные и дикие. Прожигают яростью и страстью.

— Осторожно, Катенька. Тебе на этих погонах еще ноги царапать придется.

Знаю ведь, каким становится Тарский, если его разозлить. Помню, каким путем выход эмоциям дает. Но остановиться не могу. Слишком много чувств вырвалось, чересчур много образовалось новых — горючих и непреодолимых. Я утратила контроль над тем самым пламенем. Сегодня оно меня облизало языками. До ночи сожжет. А завтра? Завтра может не настать…

Катерина

— Даже не надейся, что я еще когда-то позволю тебе к себе прикоснуться, — запальчиво выговариваю я.

Тарский в ответ так смотрит, что выдержать этот взгляд не получается. Опуская веки, громко выдыхаю. Не знаю, какого ответа жду… Да какие ответы? Гордей лишь крепче сжимает мои запястья, словно требует смотреть на него. А я не могу. На саму себя злюсь. Он меня использовал. Растоптал. А теперь еще намекает, что трахать будет в своем чертовом кителе! А я все стою и чего-то жду…

Поднимая взгляд, вроде как готова к той сумасшедшей энергетике, которую Гордей излучает, и все равно… Вопреки всему сердце екает. Едва успеваю вдохнуть, как он прижимается к моему рту своим. По телу пьянящая волна несется. Ударяет в голову знакомым хмелем. Отливая обратно, рассыпается по коже мурашками.

— Не смей… — пытаюсь отвернуться.

Тарский подталкивает к кровати и, напирая, толкает меня на нее. Почему-то в этот момент кажется, что время замедляется, и я долго в воздухе нахожусь. То самое падение… Приземлившись, вскрикиваю. Увернуться не успеваю, Гордей наваливается сверху.

— Я сказала, не смей меня трогать… Таи-и-и-р-р…

— Замолчи, — дергает полы халата в стороны.

Задыхаюсь, ощущая грубые прикосновения на груди. Сопротивляясь, отчаянно верчу головой. Хотя понимаю, что он не отпустит. Да и у самой внизу живота мучительно сводит. Это не просто вожделение, секса у нас с Тарским было предостаточно. Душа рвется к безграничной близости. Сейчас сильнее всего именно это нужно. В последний раз… Последний… А потом что?

— Нет… Пусти, пусти…

— Катя… Катя…

Скользнув ладонью по бедру, Тарский пробирается к промежности и лишает меня последней возможности отвергнуть его. Теперь ведь не солжешь, что не хочу. Сам все чувствует.

С шумом переводя дыхание, перестраиваюсь. Сдаюсь. В последний раз… Чтобы не расплакаться, перерабатываю излишки эмоций в злость.

— Я же тебя любила… — выдыхаю сердито.

— А сейчас что? Резко разлюбила? — ловит пальцами мой подбородок.

Фиксирует, не позволяя отвернуться.

— Разлюбила!

— Врешь, Катя. Любишь.

— Нет!

— Любишь.

Оттягивая пальцами мой подбородок, заставляет распахнуть рот и сходу врывается внутрь горячим языком. Все еще пытаюсь абстрагироваться, наивная… В груди уже взлетают фейерверки. Он целует, и я отвечаю. Не впервые эта ласка наполнена ядреной смесью чувств, но впервые она заставляет меня желать любить его и одновременно убить. А потом самой умереть. Потому что я не знаю, как жить дальше.

— Разведи ноги шире… Катя… — эти отрывистые просьбы сейчас, словно ток.

— Нет, нет… — и выполняю.

Знаю, что вторжение будет резким и на первых секундах болезненным, но все равно не могу сдержать стона.

— Таи-и-и-р-р… — выгибаюсь и замираю, пытаясь расслабиться и полностью принять его. — Расцарапаю и всего искусаю… Живого места на тебе не оставлю…

Молчит. Знаю, почему. Если я в пиковые моменты слишком много звуков издаю, то он, напротив, даже дыхание задерживает. Когда же срывается и начинает двигаться, сталкиваемся стонами. Его хриплый — словно электрошок. Мой дрожащий — все чувства выдает. Выполняю угрозы, продирая ногтями литые плечи и кусая везде, где только достаю.