Семейные драмы российских монархов - Александр Музафаров

Историки, описывая реформаторскую и государственную деятельность Петра III, обычно делают оговорку: да, законы и указы важные, но это работа не самого императора, а его помощников. Сам царь-де равнодушно относился к государственным делам. К.А. Писаренко высказал даже такое мнение: императрица Елизавета, чтобы облегчить первые шаги племянника на престоле, «сформировала хорошую дееспособную команду помощников, которым надлежало взять на себя заботы о сохранении в Российском государстве стабильности». Непонятно только одно: что же мешало всем этим талантливым людям произвести столь необходимые для страны преобразования раньше — во времена правления «дщери Петровой»? Хотя значительная часть работы по подготовке приведённых выше и иных законодательных актов лежала на плечах помощников и советников императора, но политическая воля, необходимая для реализации предложений и воплощения их в законодательных актах, могла исходить только от государя. Пётр Фёдорович был достойным внуком своего деда, он действительно был русским императором, а не казался им.

Впрочем, этот тезис указывает на важную особенность государственной деятельности Петра Фёдоровича — она логично продолжала деяния его предшественниц на троне, а значит, не должна была быть воспринята обществом как нечто радикально новое и не могла вызвать общественное возмущение. А значит, искать причину заговора против императора надо не только в его политике, но и в личных отношениях и прежде всего в отношениях с супругой.

Во многих мемуарных и исторических работах можно встретить утверждение, что, получив власть, император задумал избавиться от жены, заточив её в крепость, а сына объявить бастардом и тоже сослать. Как обычно, никаких документальных свидетельств о наличии у императора подобных намерений не существует. Всё основано на слухах, которые не могли не распускать сторонники Екатерины после переворота. А что было на самом деле?

Действительно, к 1762 году от доверия, которое питал некогда Пётр Фёдорович к своей супруге, не осталось и следа. Так что мешало внуку пойти по стопам великого деда и развестись с женой, обвинив её в супружеской неверности, чему было множество доказательств? Мешало то, что по своему рождению и воспитанию внук сильно отличался от деда. Пётр III был воспитан как типичный европейский аристократ XVIII века, и, следовательно, к вопросу семьи и брака он относился так, как это было принято в Европе. А для европейских дворов того времени характерно чёткое разделение личных чувств и семейной жизни. На семью в эту эпоху смотрят как на долг перед династией и средство политики. Свадьбами скрепляются политические союзы, при этом личные чувства жениха и невесты в расчёт часто и вовсе не принимаются. Главное, что требовалось от семейной пары, — выполнить свой долг перед династией — произвести на свет наследника. Поскольку «жить без любви на свете очень сложно», а принцип «стерпится — слюбится» работал далеко не всегда, появился институт фавориток (и фаворитов) — официально признанных любовниц и любовников. Во Франции, которая была в этом вопросе впереди Европы всей, фаворитка короля даже имела официальный статус — Maîtresse en titre. При таком состоянии нравов разводы были событием весьма редким, чрезвычайным, почти всегда связанным с политикой.

Приняв это к сведению, легко представить, как выглядела семейная ситуация с точки зрения Петра Фёдоровича. Он знал, что у его жены есть любовники, более того, как-то раз устроил совместный ужин, на котором присутствовали он сам, Екатерина, любовница Петра Елизавета Воронцова и любовник Екатерины Станислав Понятовский. Всё как в куртуазном французском романе. Кстати, кумир Петра, Фридрих Великий, также едва поддерживал отношения со своей официальной супругой, предпочитая ей любовниц, а по некоторым сведениям, и любовников. Но при этом, хотя королева Елизавета-Христина была бесплодной, о разводе речь не шла.

Поэтому Петру и в голову не могла прийти мысль о разводе с Екатериной и женитьбе на Елизавете Воронцовой. Приписываемое ему намерение заточить жену ещё более нелепо — в случае, если бы развод действительно бы имел место, Екатерина не представляла бы для Петра никакой угрозы и была бы, скорее всего, просто вышвырнута из России.

Что касается отношения к сыну, то некоторые историки усматривают колебания Петра Фёдоровича в вопросе признания его своим наследником после вступления на престол. Действительно, в прилагаемой к манифесту о вступлении государя на престол форме присяги на верность присутствует весьма обтекаемая формулировка: подданные клялись в верности императору и «по высочайшей его воле избираемым и определяемым наследникам».

Что стояло за этой формулировкой? Простое следование «Уставу о наследии престола» Петра Великого или сомнения государя в отношении собственного сына? Однако уже через два дня в указе, определяющем форму церковного возглашения царской фамилии, читаем:

«О Благочестивейшем, Самодержавнейшем Великом Государе нашем, Императоре Петре Фёдоровиче всея России, и о Благочестивейшей Великой Государыне нашей Императрице Екатерине Алексеевне, и о Благоверном Государе Цесаревиче и Великом Князе Павле Петровиче…»

Здесь Павел не просто назван наследником, но и для него введён специальный, не употреблявшийся ранее в России титул — государь цесаревич. То есть если сомнения у Петра Фёдоровича и были, то продолжались они весьма недолго, а, скорее всего, в первом манифесте просто использовали стандартную формулировку.

Но если дело обстояло так и в планы императора не входила перемена положения жены и сына, то что сподвигло Екатерину принять деятельное участие в заговоре против царственного супруга? Очевидно, императрицу не устраивало положение просто супруги государя, она хотела участвовать в политике, и не просто участвовать, а играть в ней ведущую роль. Но путь для этого был ею же самой для себя закрыт. Закрыт в тот момент, когда молодая принцесса приняла осознанное решение оставаться равнодушной к собственному мужу.

Удивительно, но Екатерина, про которую так часто пишут, что она умела очаровывать и располагать к себе людей, не смогла добиться расположения у собственного мужа, а потом — и у собственного сына. Почему? Может быть, потому, что ни Петру Фёдоровичу, ни Павлу Петровичу от неё не нужно было никаких материальных благ? И отношения с ними должны были носить характер не сделки «ты мне — я тебе», а искреннего союза? А была ли Екатерина способна на такой союз?

В итоге властолюбивые амбиции увлекли императрицу на путь преступления — она вошла в число заговорщиков, готовивших переворот против Петра III.

Удивительное дело, но история заговора, приведшего к восшествию Екатерины на престол, описана историками весьма слабо и поверхностно. Даже К.А. Писаренко, посвятивший специальную работу именно перевороту 28–29 июня 1762 года, сосредоточил своё основное внимание на событиях, произошедших после переворота. Мало что пишут об этом и биограф Петра III А.С. Мыльников, и его оппонент и критик О.А. Иванов. Исследователи даже не называют основных участников заговора. Их имена всплывают лишь по ходу повествования как одни из многих, «возмущённых неудачным правлением голштинского тирана». Мы попытаемся их выделить и оценить ту роль, которую сыграл каждый из них.