Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

не будет! – заявила Надежда Петровна с таким апломбом, что Павел Григорьевич, который всё это время сидел и молча пил чай, не выдержал и с упрёком сказал:

– Надюша…

– Что Надюша?! – сварливо возмутилась она, а затем опять не выдержала и развернулась ко мне, – так что, Муля, свадьба у них отменяется, да? А я считаю и правильно! Не будет же профессор Бубнов содержать супругу с изуродованным лицом! Пусть она даже несовершеннолетняя!

– Мама, – тихо сказал я, – во-первых, свадьба будет. А во-вторых, там только немного на плечо попало. Прикроет одеждой и нормально будет. И Маше двадцать девять лет. Я тебе уже говорил об этом…

– Так ты что, пойдёшь туда… на эту свадьбу? – взвилась Надежда Петровна.

– Я же тебе уже сказал, да, пойду, – ответил я непреклонным голосом.

Надежда Петровна демонстративно схватилась за сердце и сказала умирающим голосом:

– Павлик…

Павел Григорьевич посмотрел на меня строгим родительским взглядом и сказал:

– Муля, мы тут с матерью подумали и решили…

От этого вступления я слегка напрягся, но решил послушать до конца. И Адияков меня не разочаровал. Точнее он меня капитально шокировал:

– Муля, я в твоём воспитании в силу определённых и не зависящих от меня причин участия не принимал, – начал издалека Павел Григорьевич, явно заготовленный из дома текст, но чуть сбился, однако потом-таки закончил правильно, – поэтому мы с твоей мамой подумали и решили…

Он сделал глубокую МХАТовскую паузу и посмотрел на меня.

Но я в такие игры тоже умею. Поэтому я изобразил абсолютно равнодушный вид и спросил елейным голосом гостеприимного хозяина:

– Ещё чаю?

Павел Григорьевич помрачнел и закончил несколько скомкано, но, честно говоря, я был в шоке. Потому что он сказал:

– Муля, мы с мамой решили, что ты поедешь в Цюрих.

– Ч-что? – я так обалдел, что чуть не пролил чай на белоснежную скатерть (Дуся бы меня точно убила).

– В Цюрих! – проворковала Надежда Петровна абсолютно довольным голосом и посмотрела на меня с триумфом.

Она сегодня была в нежно-голубом шерстяном платье, которое необычайно ей шло и для привлечения внимания постоянно теребила манжеты с рюшами.

– А как это возможно? – удивился я, намекая на железный занавес.

– Ты забываешь, Муля, что мы с тобой – Шушины! – горделиво сказала Надежда Петровна.

Если честно, то никакой связи я особо не видел. С таким же успехом мы могли бы быть Ивановы или Бердымухамедовы. И что с того?

– И что? – осторожно спросил я.

– А то, что твоя тётя Лиза работает в Цюрихском университете, – сказала Надежда Петровна.

– Я это знаю, но какая связь в моей поездке в Цюрих и тётей Лизой? – так и не понял я, – если бы я был тоже химиком…

– Она физик! – перебила меня Надежда Петровна.

– Один чёрт, – сказал я, и Мулина мама возмутилась:

– Муля, не выражайся!

– И как я могу попасть за границу?

– А это уж позволь провернуть мне, – тихо сказал Адияков. – От тебя требуется только согласие. И мы сразу приступим к оформлению документов.

– А когда ехать? – спросил я.

– В ближайшее время, примерно через два месяца. – ответил Павел Григорьевич, а я завис.

Получилось только выдавить:

– Можно я подумаю?

Надежда Петровна и Павел Григорьевич с недоумением переглянулись, они не понимали, что тут можно думать. Но потом Адияков нехотя сказал:

– Подумай, Муля. Пару дней у тебя есть. Ты сам знаешь, что все эти разрешения получить не так-то и просто.

Я всё понимал.

Когда Мулины родители ушли, я остался сидеть и изумлённо смотреть в чашки с недопитым чаем. Это они откупиться от Мули хотят, что ли? Или так их заело, что я к Модесту хожу? Или действительно от любви к сыну?

Как бы то ни было, но теперь передо мной замаячила перспектива личной яхты и круизов по Адриатике…

Это дело нужно было обдумать. Хотя что тут думать? Я схватил сигареты и устремился на кухню, пальцы подрагивали от нетерпения.

И там столкнулся с Фаиной Георгиевной, которая тоже курила у форточки.

– О! Муля! – сказала она, – ну что там Глориозов?

– Получилось уговорить его взять вас на роль Сосипатры Семёновны, – сказал я будничным голосом, так как ещё не отошёл от визита Мулиных родителей и не отрефлексировал такую новость.

– Ну вот, я же говорила, что я великая актриса и Глориозов ухватится за меня руками и ногами! – самодовольно сказала она и с наслаждением затянулась, – это по пьесе Островского «Красавец мужчина»?

А я вспылил и, возможно, ответил чуть резче, чем следовало:

– Ну, учитывая, что за это я теперь должен выбить Глориозову финансирование на ремонт зрительного зала, гримёрок и гардероба, то да, исключительно за ваш талант!

Фаина Георгиевна аж закашлялась от дыма.

– Муля! Ты так меня угробишь! – прокашлявшись, возмущённо сказала она, и язвительно добавила, – считай, что тебе сильно повезло! Если бы я не была такой великой актрисой, то ремонтом зрительного зала и вешалок ты бы не отделался! Пришлось бы строить ещё один театр рядом!

Тут уже закашлялся я.

– А вот не надо столько курить, – на кухню ледоколом вплыла Полина Харитоновна с пустой банкой, и укоризненно проворчала, – надымили, дышать нечем.

– Полина Харитоновна, – сказал я, – а это правда, что вы Жасминова сапогом зятя побили?

– Ничего подобного! Враньё! – возмутилась Гришкина тёща, набирая из-под крана воду в банку, – это Лилькин сапог был!

– Вот так мещанство и обывательство побеждает искусство, – хрюкнула Фаина Георгиевна, когда Полина Харитоновна ушла обратно из кухни.

– Кстати, как там поиски фотографа продвигаются для обывательской свадьбы? – спросил я, чтобы перевести тему разговора.

– Фотограф есть, – с довольным видом улыбнулась Фаина Георгиевна, а потом смущённо добавила, – осталось его уговорить…

И я понял, что уговаривать, конечно же, придётся мне.

А на работе мне предстоял разговор с Козляткиным. Учитывая то, что он на меня рассердился, и то, что это финансирование изначально предполагалось направить для нужд Большого театра, то разговор мне предстоял очень непростой.

Но что прятаться и