Трогать нельзя - Мария Зайцева

— Противозачаточные.

— И давно пьешь?

— Ну… С самого первого раза, как ты… Как мы…

Она очаровательно краснеет, замолкает, потом отвлекается на переворачивание бекона.

— А зачем?

Я терплю.

Сдерживаюсь изо всех сил. Голос ровный. Ровный, я сказал, Боец!

Она опять пожимает плечами, словно не видит в этом ничего такого особенного.

— Ну… Я просто пошла к гинекологу, она посмотрела, спросила, чем предохраняюсь, я сказала, что презервативами, ну она и предложила… Говорит, если партнер постоянный, то зачем презервативы… Я сдала анализы, чтоб противопоказаний не было, и она выписала… А что такое?

Она рассказывает это все спокойным голосом, явно не замечая моего кипения. Выкладывает бекон на тарелки, разбивает яйца на сковороду, посматривает на турку с кофе. Короче говоря, совершенно не парится.

А я парюсь.

Бешусь.

Завожусь.

— Тата, а ты мне почему не сказала?

Опять тихо. Опять спокойно.

Боец, спокойно.

— А мы с тобой вообще разговариваем нормально?

Она наконец-то откладывает лопаточку, выключает кофе и яичницу, смотрит мне в глаза. В упор. И в этот момент я осознаю, что она все это время тоже нифига не спокойна! Что она — напряжена нереально, пиздец как!

И что я — мудак, раз этого не увидел!

— Тат… — я решаю сбавить градус, уже чуя скандал. А мне не хочется скандала. Мне хочется выяснить ситуацию, решить ее в свою пользу, само собой. Ну и секса, естественно. Этого мне всегда в ее присутствии хочется. — Давай поговорим.

— Давай.

Она покладисто кивает и садится за стол.

А я смолчу. Потому что как-то речь не заготовил нихера, а экспромтом, боюсь, налажаю.

Но надо. Деваться некуда.

— Тат, я тебя люблю.

Она еле заметно дергается от моих слов, и я с досадой думаю, что неправильно сказал. Не тот момент. Девчонки, особенно такие маленькие, да и те, что постарше, любят антураж. И почему-то очень много внимания уделяют таким вот словам. Я и сам их никогда не произносил. До нее.

А тут…

Настолько естественно все вырвалось, что даже мысли не закралось промолчать. И нет. Это не аргумент в споре. Просто констатация факта.

Но надо было все же как-то по-другому… Констатировать.

Но ладно, Боец, смиримся с тем, что тупой неромантичный козел, и поедем дальше.

— Понимаешь, для меня не нужны разговоры. Мне все понятно. Сразу. Я думал, и тебе тоже.

— А что мне должно быть понятно?

Она смотрит остро. Серьезно. И я соображаю, наконец, насколько все это важно. И насколько мне сейчас надо повести себя правильно. Не налажать. Давай, Боец, соберись уже!

— Тебе должно быть понятно, что ты — мне очень важна. Что ты — именно та женщина, которую я люблю. С которой я хочу провести жизнь. Завести детей.

По мере того, как я говорю, ее глаза становятся все шире и шире. Татка удивлена. А я удивлен тем, что она удивлена.

Это что вообще происходит? Это что значит? Она думала, что мы так, спим вместе? И все? Может, она именно так ко мне и относится? Эта мысль моментально выбивает из колеи. Понимать, что человек, самый важный, самый главный человек в твоей жизни относится к тебе, как к развлечению… Это оглушающе херовое открытие. Оглушающе. Херовое.

— Но… Серый… Какие дети? Ты чего? — она шепчет еле слышно, смотрит как-то жалобно даже, — мне девятнадцать. Я учиться хочу. И петь. Я хочу петь. А детей — потом, лет через пять…

Я смотрю на нее.

Моя девочка. Красивая до боли. До ужаса. Моего постоянного ужаса.

— Ты меня не любишь? Не хочешь жить со мной?

Я нахожу в себе силы задать эти вопросы прямо. Потому что их только так и надо задавать. Прямо.

— Люблю. Очень люблю! Но… Серый…

А вот здесь я больше не выдерживаю.

Смотреть на нее становится все больнее.

Я встаю, молча иду в комнату. Надо одеться. Надо, наверно, позвонить в клуб, он там не сгорел еще к херам? Это было бы неплохо.

И все жду, что она меня остановит.

Напрыгнет сзади на шею, засмеется, скажет, что пошутила, что это все ерунда, и конечно, всего она со мной хочет! И семью, и детей, и наше общее будущее. И меня в своей жизни.

А я поверю. Знаю, что поверю. Сразу же.

Но Татка не двигается с места.

Я захожу в ванную, смотрю в зеркало на всклокоченного бородатого мужика с воспаленными красными глазами.

Ну чего, Боец, чего делать будешь, а?

Рычать, как обычно, зубами вцепляться в желанную добычу, рычать: «Мое, не отдам, не отпущу»?

Так?

Это же так привычно. Это же то, что ты обычно в таких ситуациях и делаешь.

И это то, что тебя спасало. Упертость, умение вцепиться и, сжав зубы, не отпускать. Искать способы достижения нужных тебе результатов.

Ты это лучше всего умеешь.

Сейчас я выйду из ванной, посмотрю на свою главную в жизни добычу, завалю ее сначала на кухонный стол, потом на кровать, а потом на все поверхности в квартире. Буду трахать до тех пор, пока из головы вся дурь не выбьется. Пока ноги сводить не сможет.

А потом — на плечо и в загс. По пути истребив все таблетки эти говенные.

Надо прикинуть, кому позвонить, чтоб дали команду быстро расписать…

Я умываюсь, смотрю опять на себя. Глаза бешеные, взгляд дурной.

То, что надо, Боец.

Вперед.

— Тата, ты чего задумалась?

Голос Вано звучит резко. Я вздрагиваю, поворачиваюсь, улыбаюсь на автомате. За месяц жизни в Москве я научилась так улыбаться. Широко и бессмысленно.

Улыбка у меня красивая, а потому все этим и удовлетворяются. В душу не лезут. И то хорошо.

— Ну-ка глянь сюда, — он поднимает смартфон, пишет сториз, показательно обнимает меня:

— Татка-конфетка, сладкая!

И, прежде чем я успеваю среагировать, широко лижет мне щеку от скулы до виска.

Фу! Противно!

Я вырываюсь, луплю его по наглой татуированной физиономии. Но ему, естественно, как с гуся вода, ржет, отскакивает, грузит видео в инсту.

— Чего ты? Глянь, как круто вышло! Давай и себе грузи!

— Да делать мне больше нехер, — бурчу я и обхожу его предусмотрительно подальше, а то мало ли, с придурка станется напрыгнуть опять.