Кошмарная практика для кошмарной ведьмы - Анна Замосковная

– Какая? – вскинулся он, явно ожидая подвоха.

Холодок пробежал по коже, но я стиснула зубы, склонила голову, скрывая выражение лица за каскадом каштаново-рыжеватых прядей, и стала расстёгивать форменный корсаж. Онемевшие пальцы слушались плохо, но я методично расстёгивала ремешок за ремешком. Когда положила корсаж на скамью и потянула плащ, старик шумно вздохнул и пролепетал:

– Ты чего это?

Замерев, я, как приговора, ожидала отказа. От гула в ушах болела голова, в глазах темнело.

– Возьмите меня, я вся ваша, – промямлила я, багровея щеками и ушами.

Дед стрелой метнулся ко мне, трясущаяся рука легла на грудь, стиснула до боли. Я с трудом удержалась на месте, даже не отклонилась.

– Не шутишь, озорница? – тревожно прошептал старик, орудуя в вырезе. – Не надо над старыми шутить.

– Не шучу, – я выгнулась под сухой жёсткой рукой, сжимавшей грудь уже под блузой. – Люблю мужчин постарше, – я подавила приступ тошноты, – очень люблю, возьмите меня, господин Жаме.

– Просто Густав, – высвободив руку из выреза, он потянул блузу вверх. – Для тебя просто Густав, озорница.

Я послушно подняла руки, позволяя её стянуть. Фиолетовая ткань с жёлтым кантом по вырезу отлетела в сторону. Старик схватил меня за плечи и полюбовался грудями:

– Хороша, – взгляд поднялся выше. – Что такая напряжённая?

– Устала очень, – я выдавила улыбку. – И боюсь, вдруг нам помешают?

Потупила взор, изображая скромность, что с горевшими щеками и ушами должно было выглядеть правдоподобно.

– Никто не помешает, не бойся, – он стиснул мои груди, взвесил на ладонях, приподнимая то одну, то другую, покачивая. – Ой, хороша девка, ой, повезло мне… Выпить хочешь?

Кивнула, хотя ни разу не пила, только, наливая в тесто, нюхала. Жаме метнулся вокруг стола, наклонился, отклячив костлявые ягодицы, и вытащил из-под лавки тёмную бутыль, накрытую глиняной чашкой. С радостным блеском в глазах поставил на угол стола. Не сводя взгляда с моих напряжённо торчавших сосков, налил полную чашку и протянул:

– За твоё здоровье, озорница.

Обхватив холодную глину ладонями, я махом плеснула жидкость в рот – дикое жжение проборонило язык и горло, вонь защипала нос. Я зашлась выворачивавшим нутро кашлем, весь мир сузился до горящего рта, обожжённого пищевода и полного лезвий желудка. Я кашляла, а Жаме прикладывал меня к столу, притискивал, торопливо оглаживал бёдра:

– Ты дыши, дыши, сейчас пройдёт. С непривычки оно да, резковато. Не подумал я, разбавить надо было.

Дышать сквозь горевшее горло было невозможно, я дёрнулась, вырвалась и кинулась в баню. Рухнув на колени у ближайшей кадки, приникла к воде. Вода тоже жгла. Отфыркиваясь, снова припадая, захлёбываясь, я наконец уняла выгорание языка и внутренностей. Вода стекала по губам, подбородку, шее. В животе поселился ёж.

В бане потемнело: Жаме стоял в дверях:

– Не пила ещё, что ли?

Мотнула резко потяжелевшей головой. Мир качнулся, изменился как-то неузнаваемо. И пока я, мокрая, ошалевшая, сидела на прохладном жёстком полу, всё становилось… не таким уж страшным. Даже, сказать по правде, немного забавным. И не стоящим беспокойства точно. Взглянув на Жаме, я решительно заявила:

– Раздевайся.

– Ох, озорница, – с улыбкой в голосе отозвался тот и, прихватив со стола лампу, вошёл в баню.

Язык немел и норовил безвольно повиснуть, но я заставила его произнести:

– Попробуешь сбежать – привяжу и… и… изнасилую.

Хмыкнув, Жаме поставил лампу у двери и попробовал уложить меня на спину, но я отрицательно покачала головой, позволив миру немного кружиться, и потянулась к его ремню.

– Погоди, сам, – оттолкнул мои руки Жаме и мгновенно справился с застёжкой и завязками.

Выправив рубашку, он снова принялся гладить и мять мои груди, но жжение внутренностей загораживало остальные ощущения. Я легла и обмерла от суеверного ужаса: вот сейчас, ещё немного и…

Лоб Жаме покрылся испариной, он быстро его отёр, глаза забегали.

– Погоди, – Жаме вышел в предбанник, забулькала жидкость, что-то звякнуло. Стукнулось о стол. – Ты там…

Снова булькнуло, и вернулся Жаме уже с чашкой. Добавил в неё воды. Приподнял меня. Холодная чашка коснулась губ, мерзкий запах вгрызался в нос. Я отрицательно качнула головой, разомкнула губы сказать «Нет», и в рот хлынула острая жидкость, а когда я сглотнула, рухнула в желудок теплом. Тепло разливалось, опутывая тело и мысли, вытапливая страх, малейшие тревоги. Всё казалось таким лёгким, таким… решаемым. Я сделала глоток, и ещё, и ещё…

– А теперь на четвереньки, – Жаме отбросил чашку и стал ставить меня на четвереньки.

Вроде у меня две руки, две ноги, и нас всего двое, а умудрялись путаться. Пару раз хихикнув, я смогла устоять, и Жаме потянул с меня штаны. Сухие тревожные руки огладили полушария ягодиц, пальцы погладили между ног – ощущения приходили будто издалека. Тень Жаме стягивала штаны, ласкала себя, быстро вскидывая локоть. Я прыснула в кулак.

Минутное дело затягивалось.

Что-то мягкое коснулось меня между ягодиц, потёрлось. Я ждала. Ждала. Жаме потёрся об меня. Ничего особенного не происходило. Чуть отодвинувшись, снова поглаживая меня между ног, Жаме дёргался.

Процедура как-то неоправданно затягивалась.

Вздохнув, я оглянулась через плечо. Разглядывая мой зад, пыхтя и багровея, Жаме отчаянно дёргал сморщенное, короче указательного пальца хозяйство.

– Сейчас-сейчас, – он заголил тёмную головку, плюнул на пальцы и обтер её. – Сейчас поднимем.

Спазм дёрнул мой левый глаз, снова и снова.

Я проклята, да? Это точно какое-то проклятие, и действует оно только на магов.

К горлу подкатила тошнота, застряла комом на полпути. Натянув штаны, я села и уставилась на вялое хозяйство Жаме. Тот уже трясся, ругался сквозь стиснутые зубы и дёргал так, словно собирался оторвать.

– Всё ясно, – пробормотала я.

Мне конец.

– Ну же, поднимайся, – лицо Жаме перекосила плаксивая гримаса.

Он всё дёргал.

– Оторвёшь, – покачиваясь в качающемся мире, я кое-как завязала свой ремень.

– Ну погоди! – Жаме размазал слёзы по морщинистым щекам. – Он встанет, точно тебе говорю, клянусь. Он меня ещё не подводил.

– Всё когда-нибудь бывает впервые, – глубокомысленно заметила я, но прозвучало не очень глубокомысленно из-за нежелания языка работать правильно.

Выйдя в предбанник и шмыгнув носом, я надела блузу, накинула плащ, сунула корсаж под мышку.

– Не уходи, озорница, я уже почти… – лепетал позади Жаме.

Зачем-то взяв бутылку и лампу, я вышла на улицу. Рыжик хмуро взглянул на меня, в тёмных глазах отразился свет.