Тайпи. Ому - Герман Мелвилл

Джермин в бешенстве решил заходить в гавань, полагаясь на собственные воспоминания о посещении Таити много лет назад. Такое решение было вполне в его духе. Вход в бухту Папеэте считался опасным, даже если корабль сопровождал опытный лоцман. Бухта была образована крутым изгибом берега и защищена с моря коралловым рифом, который тянулся дальше к мысу Венеры, на расстояние восьми или десяти миль. Там тоже был спокойный широкий проход, по которому суда попадали в гавань. Однако капитаны предпочитали подветренный проход, так как за рифом ветер очень изменчив, – просвет между рифами напротив бухты и деревни Папеэте. Этот проход очень узкий, корабли постоянно задевали килем коралловое дно. Но несмотря на это, старший помощник поставил матросов у брасов, вскочил на фальшборт и приказал положить руль на ветер. Через мгновение мы шли к берегу. Приближался полдень, и ветер стих. Когда судно оказалось среди бурунов, оно едва слушалось штурвала, но плавно скользило вперед, избегая подводных скал. Время от времени Джермин в полном спокойствии всматривался в воду, затем оглядывался по сторонам, но не говорил ни слова. Так мы миновали все опасности и очутились во внутреннем водоеме – старший помощник показал нам свое высокое навигационное искусство.

Мы шли по направлению к фрегату и торговым судам. Вдруг из-за них показалась пирога, в которой находились островитяне, мальчик и старик, – первый почти голый, второй в старом морском сюртуке. Они гребли изо всех сил. Время от времени старик выхватывал весло из воды и слегка бил им мальчика по голове. Как только пирога подошла поближе, старик, вскочив и размахивая веслом, принялся странным образом прыгать, что-то бормоча. Мы ничего не могли понять, но потом кое-что разобрали:

– А! Вы пеми! Вы пришел! Для чего вы пришел? Вы платить штраф, что пришел без лоцман. Я говорю, вы слышать? Вы ита маитаи (плохие). Вы не лоцман. Вы слышать?

На нашем судне расхохотались. Старик, похоже, разъярился, и мальчик, который оглядывался по сторонам с веслом над водой, получил крепкий удар по голове. В мгновение ока он снова взялся за работу и подгреб почти вплотную к кораблю. Старик снова заговорил, обращаясь к старшему помощнику.

Джермин, выругавшись, приказал старику убираться. Тот пришел в бешенство и стал осыпать нас такими проклятиями и ругательствами, каких мне еще не приходилось слышать.

– Вы слышать меня? – кричал он. – Вы знать меня? Мой – Джим, мой – лоцман… Лоцман давно-давно.

– А, так ты лоцман! – воскликнул изумленный Джермин. – Что же ты раньше не объявился?

– Мой слышать, мой знать, вы пираты… Мой видеть вас давно… Мой не пришел… Я слышать вас… Вы ита маитаи нуи (самые плохие).

– Убирайся! – закричал взбешенный Джермин. – Убирайся, или я брошу в тебя гарпун!

Однако Джим схватил весло, подогнал пирогу к трапу и в два прыжка оказался на палубе. Надвинув засаленный шелковый платок на лоб и резким жестом оправив сюртук, он подошел к старшему помощнику и решительно объявил, что перед ним – грозный Джим и судно, пока не стало на якорь, находится в полном его распоряжении.

Затем он повел нас к якорной стоянке. Покрикивая на штурвального, он требовал доклада о выполнении своих команд. Судно почти не слушалось руля, а старик создавал суматоху, не уступающую тропическому шторму.

Джим был портовым лоцманом и считал свою должность очень важной. Наш самовольный вход в бухту он счел оскорбительным.

Старик, словно колдун, читал явления природы. Казалось, он вступил в сговор со стихиями. Ясная погода с хорошим ровным ветром считалась, по его мнению, признаком приближения торгового судна; если видны были фонтаны, испускаемые китом, – это означало появление китобойца; редкие в здешних местах гром и молния – военного корабля.

Глава 16

Деревня Папеэте казалась приветливой. Дома вождей и иностранцев располагались полукругом по берегу бухты, окруженные пальмами и рощами хлебных деревьев. Бедные хижины были не видны, и ничто не омрачало очарования тропического поселения.

Вокруг бухты тянулась полоса ровного берега, покрытого галькой и обломками кораллов. Это была самая оживленная улица деревни, здесь находились самые красивые дома.

На берегу располагалось огромное здание – резиденция консула Причарда. Зеленая лужайка спускалась к морю, на крыше реял английский флаг. На противоположной стороне бухты были резиденции французского и американского консулов.

В дальнем конце гавани лежал остов большого старого судна. Корма низко сидела в воде, нос лежал на суше. Казалось, что деревья смыкали ветви над его бушпритом. Это было американское китобойное судно. Однажды в море оно дало течь и на всех парусах поспешило к берегу, однако оказалось непригодным для плаваний. Китовый жир отправили на родину на другом судне, а корпус продали за бесценок.

Прежде чем покинуть Таити, я посетил этот старый корабль. Когда я увидел на его корме название городка на реке Гудзон, меня охватило волнение: на берегах этой реки я родился, в ее водах купался сотни раз…

Исполнилось желание большинства матросов, и наш якорь был брошен в коралловых зарослях бухты Папеэте. Это случилось через сорок с лишним дней после того, как мы оставили Маркизские острова.

Паруса еще не были убраны, когда к борту подошла шлюпка с консулом Уилсоном.

– Как же так, мистер Джермин? – свирепо начал он, поднявшись на палубу. – Почему вы вошли в гавань без разрешения?

– Вы не приехали к нам, хотя обещали, сэр. Нечего было торчать в море дольше, когда на судне некому работать, – резко ответил Джермин.

– Так эти негодяи упорствуют? Я задам им трепку!

Он оглядел мрачные лица матросов неожиданно смелым взглядом. Конечно же, ведь здесь он чувствовал себя в большей безопасности, чем по ту сторону рифов.

– Соберите их на шканцах, – приказал Уилсон, – больных и здоровых. Я скажу им кое-что.

– Итак, – обратился он к нам, – я вижу, вы думаете, что добились своего. Вы хотели, чтобы судно вошло в гавань, и вот оно здесь. Капитан Гай на берегу, и вы захотели туда же. Но я вас горько разочарую. – Он именно так и сказал. – Мистер Джермин, пусть те, кто не отказывался выполнять свои обязанности, отойдут на штирборт.

Был составлен список «мятежников» – так пожелал консул назвать остальных. Мы с доктором тоже оказались в их числе, хотя он и выступил вперед, решительно требуя восстановления в должности, которую он занимал, когда судно вышло из Сиднея. Джермин, всегда относившийся ко мне дружески, заступился за меня, рассказав о том, что прошлой ночью я оказал ему услугу, а также о том, как я вел себя, когда он решил войти в гавань. Я настаивал на том, что время моего пребывания на судне истекло, так как плавание было окончено, и требовал расчета.

Уилсон спросил о моей фамилии и национальности, а затем ехидно заметил:

– А, вы тот парень, который написал «раунд-робин»? Я позабочусь о вас как следует. Отойдите, сэр.

Моего приятеля доктора он назвал сиднейским живоглотом – не понимаю, что он хотел этим сказать. Доктор в ответ высказал ему все, что он о нем думал, и консул в ярости приказал ему держать язык за зубами, иначе он велит привязать его к мачте и выпороть. Что поделать, о нас судили по компании, в которой мы находились.