Останется при мне - Уоллес Стегнер

– Ты не так предложил, – сказала Чарити. – Не надо было спрашивать, почему бы ей не поехать. Нет никаких причин не ехать. Это – идеальное решение. Не вижу ни единого разумного возражения. За детьми там будет смотреть наша обычная няня, она чудесная, с четырьмя она управится так же легко, как с тремя. Салли там побездельничает и наберется сил. Будем купаться, гулять, изучать папоротники, устраивать пикники на Фолсом-хилле, читать стихи на веранде, слушать музыку, танцевать кадриль и просто разговаривать у костра. Роскоши там никакой нет, простая, здоровая, незатейливая жизнь. Ларри придется остаться тут и страдать, но когда у него кончатся занятия, он может к нам присоединиться. Куда бы вам ни пришлось отправиться на следующий учебный год, вы можете отправиться туда из Вермонта с таким же успехом, как из Мадисона. Просто скажите да, и мы будем счастливы. Не так будем мучиться из-за того, что взяли вас поплавать и чуть не утопили.

Ну как с такими людьми быть? Я сказал:

– Вы превзошли себя, как это ни трудно. Что ты думаешь, Салли?

– Думаю, что не должна оставлять тебя одного. Ты будешь слишком много работать.

– Он так и так будет, где бы он ни был, – заметил Сид.

– Вы только представьте, как летний отдых поправит здоровье Салли, – сказала Чарити.

Они настаивали и нажимали, причем в такой момент, когда нам по идее должно было бы хотеться побыть вдвоем, самим разобраться со своими тяготами. Они хотели выразить симпатию и солидарность, облегчить удар, который нанесла нам кафедра, сделать для нас что-то в возмещение, поделиться своим богатством и удачей.

От пара в ванной волосы Салли слегка закурчавились, но нестойкий румянец уже уступил место ее обычной анемической бледности. В смущении она закрыла лицо руками и тут же их опустила.

– Ты хотела бы? – спросил я.

– Ты справишься один?

– Если бы я не мог прожить в палаццо Ланг, меня следовало бы отдать в приют для умалишенных.

– Тебе, может быть, легче будет писать без кричащего ребенка рядом – как ты думаешь? Сколько это продлится? Месяца два?

– Ну, все ясно, – сказал я Сиду и Чарити. – Она хотела бы. По-моему, это будет для нее чудесно, лучшего и выдумать нельзя. Я же удовольствуюсь жизнью в палаццо на правах простого герцога. Принимаем предложение с радостью. Но нам вряд ли когда-нибудь удастся отплатить вам за такую доброту.

– Великолепно!

У Чарити так расширились глаза, что белки виднелись по всей окружности радужных оболочек: одно из забавных лиц, какие она делала, когда что-то доставляло ей особое удовольствие. Она обняла Салли, потом наклонилась в другую сторону и обняла меня. Я попытался чмокнуть ее в щеку, но поцелуй вышел смазанный. Она вообще не очень-то позволяла себя целовать. В последнюю секунду поворачивалась, превращая неподвижную цель в подвижную.

– А насчет “отплатить”, – сказала она мне с упреком, – друзья не должны ни за что отплачивать. Дружба – самая эгоистичная штука на свете. Мы с Сидом сейчас сидим и облизываемся. Мы получили от вас все, чего хотели.

Да, получили. И еще они получили нашу пожизненную благодарность – хотя играть какую-либо роль в наших отношениях они бы ей ни за что не позволили. Есть новомодная теория из числа тех психоаналитических перекосов или полуправд, что начинают расти, как поганки, когда умственное начало заражает собою чувства. Она гласит, что мы сильней всего ненавидим тех, кто больше других для нас сделал. По этой принижающей, умаляющей человека теории, благодарность – гноящаяся рана. Да, когда благодарности требуют, это иной раз так. Но Ланги вместо того, чтобы требовать благодарности, настаивали на том, что их щедрость эгоистична; как мы могли после этого их не любить?

Мы расположились к ним с первого же знакомства. А теперь, после дня кораблекрушения, мы их полюбили – и не важно, что порой это была любовь вопреки чему-то в себе и в них. Я не мог сказать им про нее тогда. Да я и не уверен, что Салли или я были когда-либо способны на такое признание, хотя любовь должна была проявляться и без слов.

На всякий случай говорю им о ней сейчас.

Однажды утром в начале июня у меня на глазах “шевроле”-универсал Лангов вместил всю компанию: троих взрослых, двоих младенцев в корзинках на заднем сиденье и двоих беспокойных малышей в полотняных “гнездах” на среднем. Сочувствуя Сиду, приговоренному везти эти ясли два с половиной дня, я помог Чарити усесться спереди, а Салли сзади, между двумя корзинками. Ради душевного равновесия они с Чарити договорились каждый час или два меняться местами.

Только когда Салли откинулась на спинку и оказалась вне досягаемости, я осознал, что мы расстаемся первый раз с тех пор, как познакомились. Вот она сидит в полутьме, моргая и улыбаясь. Эвридика. Черт…

Я просунулся далеко вглубь салона поцеловать ее, поцеловал Ланг в корзинке, потрогал пальцем пухлый кулачок Дэвида Хэмилтона Ланга и отступил назад. Машина тронулась и поехала, махая высунутыми в окна руками и крича мне разными голосами что-то уже неразборчивое. И вот я один-одинешенек на Ван-Хайз-стрит. Недолго думая, я отправился в кабинет Сида, “как пес возвращается на блевотину свою”, и начал новый роман.

Через пять дней пришло первое письмо. Потом они приходили регулярно, четыре или пять в неделю, и были они так полны счастья, что я перестал жалеть Салли и начал жалеть себя, оставшегося в мрачном Мадисоне, в то время как она блаженствует в Аркадии.

Тамошняя Аркадия была царством великого спокойствия и в то же время порядка. Каждое утро, писала Салли, Чарити полчаса проводила в постели с блокнотом и карандашом, и, когда она вставала, день уже был расписан. Созидательное фантазирование – так она это называла. Грудной ребенок и двое детей постарше, полагаю, любую женщину могут заставить планировать дни, но Чарити и без всяких детей планировала бы их со строгостью не хуже монастырской.

Помимо семейных обязательств, которые распространялись не только на ее семью как таковую, но и на два десятка теть, дядей, двоюродных, троюродных и свойственников, она была предводительницей волонтеров и королевой всяческих начинаний. Она участвовала в организации церковных ужинов, аукционов, сельских ярмарок, воскресных вечерних концертов на озере. Придумывала, как отметить детский день рождения, как провести семейный пикник. По пятнадцати раз в неделю связывалась по почте или по телефону со своим архитектором в Мадисоне. Она знала почти всех, кто отдыхал на озере, и принимала дома как знакомых, так и незнакомых.

Во многое из этого Салли оказывалась втянута просто в силу того, что она тоже там была, но чуткая Чарити помнила, что она нуждается в отдыхе – иной раз просто приказывала ей отдохнуть, – и оставляла ей лазейки, возможности избавиться от напряжения, которое создавало положение новичка и гостьи. У Салли едва слезы не наворачивались от теплоты, от непринужденности, с какими ее здесь принимали. Она писала мне, к примеру, вот что: