Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин

– Дед по старинке, как я запомнил, «Александровский централ» любил петь, а еще «Дубинушку»… И отец такой же, в деда. Омулевую бочку на сто пятьдесят килограммов поднимал…

А все дед, приучил с малолетства бычка таскать. Кажен день вокруг двора. Поленится, так дед его наругает иль накажет. А потом, как быку четыре года исполнилось, не поверите, отец к нему подходит, подлазит под него и на горбушке волокет, только ноги у быка болтаются… И бык, вот что занятно, привык, чтобы его таскали: с утречка уже трется возле крыльца, мычит, зазывает…

Работал же отец боцманом и водолазом на ледоколе «Байкал». На том самом, который Колчак сжег в восемнадцатом году. А как сгорел ледокол, ушел батька в партизаны. Ему голову в собственном доме хотели отсечь клинком, да только поранили. А мать-то скорей оружие в прорубь, а ево самого в тайгу…

Это все в Листвянке было. Первое задание в партизанах, как он рассказывал, взорвать вагон с динамитом, что тут, в порте, стоял… Видите рельсы? Как раз на них… Около моего нынче дома…

Сергей Афанасьевич распахнул окошки и, высовываясь, показал то место, где это происходило: «Прям тут, на рельсах».

– Кудашов, да Банков, да отец… Ночью, значит, на лодчонке из Листвянки перебрались через Ангару и залезли на гору. Подползли к краю и сверху гранатой… Как шарахнут! Половину станции от взрыва как корова языком… А я-то все знаю от матери, которая рано померла. Сам же отец не любил много говорить. У него, к примеру, шрам через весь лоб, на фотографии ево не видно, а я-то спрашиваю: «Чем это вас, Афанасий Васильич, резануло?» Я ведь одно время, мальцом, у отца в подчинении работал, по имени-отчеству ево звал… На работе удивлялись, мол, батю как чужого кличет. А он-то ближе к пенсии начальником цеха на судоремонтном, а я, значит, клепальщик. Так я уважительно про шрам-то и спрошу, а он, как вспомнит что, потрогает пальцами и буркнет: «Было». Одно словечко и произнесет, мол, было. А что было-то? Такой-то у наших стариков характер. Соберутся, значит, они в перерывчик в курилке – Банков, да Басько, да Захарский – и вспоминают меж собой, а я-то из уголка и слушаю. Да не дыша, чтобы не увидели: сразу погонят во двор. Вот и считай, я не только железные заклепки, а на память такие заклепки наклепал, что на всю жизнь хватило!

Учился у стариков, как дело делать, и еще боле, как человеком стать. Они хоть и неученые люди, однако высоко себя держали, знали свою гордость. Все в них было в самый раз…

А вчера у меня сварщик-то сбежал похмеляться и второй день нету. Старики себе позволить такого не могли. А я хоть с одним глазом, но встаю на ево место и варю. В прошлом годе на теплоходе труба лопнула ночью. Где сварщика взять? Ко мне опять же пришли, и я сварил…

В чем тут дело, спросите? А в сезонной работе. Механики у нас теперь молодые, летом плавают в охотку, и сто процентов идет. А зимой – тягу! Потому что зимой восемьдесят процентов, и бегут… Кто учиться, кто жениться… Кто в отпуск – на Кавказ… Ремонт ложится тогда на плечи старичков, таких, как я. Да пока тиха погода-то, дизеля еще тянут. А как шторма ударят, по осени, того и гляди… Где чево нарушилось да полетело!

Тут Сергей Афанасьевич перекинулся на местного кладовщика Дремина, от которого уже десять дней не может добиться баллонного газа.

– Пока ево с женой, с Дремихой, значит, бутылкой не отмажешь, не получишь. А без газа-то трудно, дома без печек построены. Вот и выкручивайся! Жена моя, Марья Григорьевна, психанула да письмо в Баскомфлот написала. Сама она сорок лет в торговой сфере проработала, в Листвянке и в Порте… И завпекарней, и рестораном заведовала, в магазине трудилась. Где прорыв, туда и совали. Да ее и сейчас зовут. Но руки у ней болят, ревматизм замучил. Надо бы деньжат скопить, на курорт съездить. У нас по привычке любят кричать, что торговля – это воры…

Сергей Афанасьевич сердито руками замахал.

– А Григорьевна сорок лет оттрубила в торговле и чисто у ней. А Дремов с Дремихой, она у него отчет ведет, а он кладовщик, чево только не тащат! Я у него выписал для дела десять литров ацетона, а отпустил он только шесть… Расписался-то я за десять! Куды, спрашивается, он четыре литра девал? И с бензином тоже. Для работы у него нет. А как левак, за бутылку хоть бочку нальет. Вы спросите, почему же молчат? Непонятно, да? А потому, что газ, да тес, да горючка… Все у него. Кто же захочет ссориться?

Сергей Афанасьевич вконец рассердился, даже рукой махнул, ушел к окну. За окном уж вечерело. На Байкале вечера долгие, сумерки не гаснут до полночи, а вода тускло серебрится, и смотреть можно бесконечно, как меняются цвета, от серебристо-блестящего, будто рыбья чешуя, до бездонно-синего, потом ночного, аспидного: чернь по серебру.

В белой сорочке, ссутулившись, стоял Сергей Афанасьевич у окошка и молчал. А мы его не тревожили, и жена шепотком:

– Пущай отмолчится. Уляжется, успокоится… Времени у нас много…

Она же протянула мне несколько исписанных листков, вырванных из общей тетради.

– Тут факты изложены, – сказала.

А Сергей Афанасьевич от окна произнес:

– Вот, домики наши… Они же на сваях построены. Под ними же Байкал плещется! Ево через пол слыхать… Ну, пока молоды, можно где хошь жить. А дальше-то что? И с портом – тоже… Ево то откроют, то закроют. Когда Транссибирская здесь проходила, он сильно процветал. А потом железку выпрямили, и мы не у дел оказались. Дома в Баранчике и Молчалинской Пади на дачи распродали, иркутяне их задарма скупили. Начальство, что ни день, новое. Их тоже лихорадит. Они и про себя ничего понять не могут, не только про нас… Вы когда в Иркутске-то будете, расспросите, пусть сообразят, тогда и нам легче станет!

О жизни с кем ни поговоришь, всякие болячки вылезают. А уж Мироновы-то, с их беспокойным характером, да чтоб не выложить приезжему всего, что накипело? В их понимании любой, проживающий в Москве, какая-никакая, а власть.

А письмо, с разрешения Мироновых, я списал на память, передав оригинал по назначению, не очень-то уверенный, что будет какой-то результат.

Никакого результата и не было.

Привожу письмо, не изменив ни слова.

«К вам обращается с жалобой жена Миронова Сергея Афанасьевича, пожалуйста, хоть вы обратите внимание, если у вас есть коммунистическая совесть. Я писала в Баскомфлот, но ответа не получила. А председатель местного комитета порта товарищ Якунин он на моего мужа недоволен, что работал на своей вахте без механика, они закрывали его подлые поступки, что часто уходил с дежурства с вахты, хоть и механик, и спал дома пьян и ездил на рыбалку по многу часов… И он сказал на моего мужа: я тебе отомщу, выгоню на пенсию. И сделал. За то, что муж сказал вахтенному кочегару Еремееву, что зачем отпускаешь механика на рыбалку, а они его, значит, на пенсию.

В октябре ему исполнится пятьдесят пять. Всех граждан провожают с почетом – и как ветерана, и как инвалида войны, и как инвалида труда. Взяли его в армию с одним глазом зрелости 25 процентов, а другой глаз 75 процентов. В боевых сражениях он мало участвовал, а служил в стройбате. А его отец был комиссаром в отряде красных, его два раза ловили, и капелевцы по 25 розог дали и убить хотели, но товарищи его спасли. И он участвовал в защите родины. Был тяжело в голову ранен клинком колчаковцев и снова поправился и сражался за нашу родину.