Крушение - Эмили Бликер

– Что такое? Водички испугалась? А мне казалась, она тебе нравится – судя по тому, как ты плескалась тут голышом, когда говорила нам, что идешь работать… А теперь, значит, даже окунуться не желаешь? Или ты сама не знаешь, чего хочешь? Ну, все, с этим покончено. Теперь я буду решать за тебя. Полезай в воду. – Кент толкает меня еще глубже, так, что над поверхностью остается только мое лицо. – Иди, ополаскивайся.

И тут же окунает меня с головой. Вода жалит мне нос и горло. Я закашливаюсь, хочу вырваться на поверхность. Пузырьки драгоценного воздуха вырываются у меня изо рта вместе с моим первым и, возможно, последним криком, который разносится над водой и тут же затихает. Нечем дышать. Нечем!

Из последних сил я упираюсь обеими ногами в скользкое дно и давлю на его железную руку снизу – мне удается приподнять голову над поверхностью воды. За ней вырывается и моя рука. Легкие снова заполняются воздухом. Я судорожно кашляю, из моего рта хлещет струя воды. Кент стоит, скрестив на голой груди руки, и ждет. Когда мое тело, наконец, перестает конвульсивно дергаться, он отодвигает меня от себя на расстояние вытянутой руки и осматривает так, словно я – пара грязных носок.

– Ну, вот, уже лучше, – ворчит он и начинает подталкивать меня к мелководью. – Вот умница, хорошая девочка…

До скал остается всего несколько шагов, когда Кент изо всей силы толкает меня вперед. Пальцами ног я ударяюсь об острые камни, окружающие серые, шершавые валуны.

– Вылезай из воды и снимай с себя все. Быстро.

Я знаю, для чего ему нужно, чтобы я разделась, и знаю, что последует затем, но гулкие удары пульса у меня в висках и гудение в голове напоминают мне о том, что он способен и на худшее. Дрожа, я карабкаюсь на валун, заставляя себя дышать медленно, борясь с подступающей тошнотой, которую вызывает вкус крови из вновь открывшихся ранок у меня во рту. Кент наверняка видит, как дрожат у меня руки, когда я протягиваю то одну, то другую в поисках новой точки опоры. Я ужасно злюсь на себя за то, что не могу скрыть свой страх, что он видит его, но тут уж ничего не поделаешь. Дотянувшись до края скалы, я подтягиваюсь наверх, острые камни режут мне ладони.

– Вставай, – командует Кент. Поганая предвкушающая ухмылка появляется на его забрызганной грязью физиономии.

Несмотря на трясущиеся колени, я все же выпрямляюсь во весь рост. Он смотрит на меня, не отрываясь, обшаривает глазами каждый уголок моего тела, как будто я уже голая. Я кажусь себе грязнее, чем когда настоящая грязь покрывала меня с головы до ног.

– Сначала верх, – продолжает командовать Кент, и я завожу за спину дрожащие руки и начинаю нащупывать сзади застежку лифчика. Подхватив большими и указательными пальцами резинку сверху и снизу, сначала свожу их вместе, чтобы потом развести в стороны, освободив крючки из петелек, как я делала каждый день с тех пор, когда мне еще не исполнилось двенадцать. Но крючки не шевелятся.

– Есть проблема? – спрашивает Кент, постукивая себя по бедру ножом. Он не ждет от меня ответа, только действия. Я опять завожу назад руки, на этот раз еще дальше, и повторяю то же самое движение, надеясь, что на этот раз крючки скажут свое тихое «чпок», и этот яростный блеск, явно говорящий о том, что он хочет сделать мне больно, погаснет в его глазах.

– Я не могу… не могу снять. – Я кажусь себе маленькой девочкой, заблудившейся, одинокой, которая хочет к маме.

– Опять все приходится делать самому. Иди сюда, – ворчит Кент, подходя к краю каменной глыбы.

Если я послушаюсь, он не станет избивать меня сейчас, но это не избавит меня от дальнейшего. Я бросаю через его голову взгляд, прикидывая, как далеко отсюда глубокая часть пруда, где я могу нырнуть и скрыться из виду. И, когда рука Кента уже тянется к моей лодыжке, я приподнимаюсь на носках и, сильно напрягая для толчка ноги, прыгаю. Но, вместо того, чтобы пролететь десять футов до того места, где глубина футов пять или шесть, и поплыть, я плюхаюсь на живот совсем рядом с Кентом, где до дна от силы три фута, и сразу тону. Густая, смешанная с песком грязь залепляет мне волосы, оставляет разводы на моем теле. Оставаясь под водой, я яростно размешиваю придонную кашу руками и ногами в отчаянной попытке спасти свою жизнь, добравшись до более глубокой части пруда.

Сначала у меня получается. Сильными гребками я продвигаюсь вперед, точно не плыву в воде, а парю в воздухе. Восторг сдавливает мою грудь, я начинаю верить, что мой план удастся. Я буду жить!

И тут его рука хватает меня за лодыжку. Он тащит меня по воде, а я бултыхаю в темноте руками, надеясь зацепиться за что-нибудь такое, что прекратит мое движение назад, к берегу, к боли и ужасам, которых я не могу даже представить. Но вокруг ничего нет.

Кент выволакивает меня из воды и швыряет на берег. Меня снова начинает рвать, рвота не проходит долго, желудок уже, кажется, должен вывернуться наизнанку. Я извиваюсь, лежа на земле, а он стоит и смотрит на меня сверху вниз, довольный.

– Все, хватит, наигрались. – Перебрасывает через меня одну ногу и усаживается на меня сверху, а я лежу на земле лицом вниз. Его толстые, шершавые пальцы хватают мои руки и заламывают их за спину. Что-то вроде ленты из гладкого материала стягивает мои запястья так, что руки начинает ломить до самого плеча.

– Ну, вот, так-то лучше, – бурчит Кент и тыкает меня лицом в грязь. Она попадает мне в рот, на зубах начинает скрипеть песок. Он нашаривает золотую цепочку у меня на шее и, кажется, пересчитывает кольца на ней: их три – одно Маргарет, другое Чарли, и третье мое. Я добавила его к ним совсем недавно: просто у меня так исхудали руки, что кольцо стало надежнее носить на цепочке, чем на пальце. Но теперь это уже все равно.

– Они ведь тебе уже не понадобятся, верно? Что скажет твой муж, когда узнает, как ты изменяла ему, маленькая шлюшка?

Он сильно дергает за цепь, та на мгновение врезается мне в горло, но тут же лопается, словно рыболовная леска, не выдержав веса слишком крупной рыбы. Кольца плюхаются в грязь прямо у меня под носом, и я слежу за тем, как жидкая коричневая грязь торопливо поглощает эти последние знаки моей прошлой жизни.

Но пережить даже их потерю легче, чем попытаться хотя бы вообразить, что сейчас будет, что он собирается сделать со мной. Я хочу видеть его лицо, чтобы понять, когда он, наконец, пересечет ту невидимую черту, за которой все изменится безвозвратно. А еще я жалею – ох, как горько я сейчас жалею о том, что не послушалась Дэвида, не держала при себе его нож… ах, если б он был сейчас у меня в руках, а не лежал бесполезным грузом в кармане шортов, сохнущих вместе с другим бельем…

Где-то далеко вскрикивает птица. Она тоже напугана, как и я. Что ж, по крайней мере, не мне одной страшно. Ее голос напоминает мне слова песни, которую в детстве пела мне мама, если мне снился кошмарный сон. Мама запомнила ее слова еще в Австралии, когда жила там со своими родителями-миссионерами. И я тоже пою ее моим мальчикам. Слова песенки вдруг словно вспыхивают у меня в мозгу и неудержимо рвутся наружу. Я их не удерживаю, я пою.