Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд

Армия генерала Пепеляева растянулась вдоль железной дороги от Перми в сторону Вятки, где эта дорога соединялась с Архангельской железной дорогой. Температура была чуть ниже минус 60, у солдат не было теплой одежды, и тысячи умерли от холода, а другие тысячи из-за мороза находились в ужасающем состоянии. В госпиталях было мало или совсем не было свободных коек, но омские министры оставались глухи ко всем призывам о помощи. Они гораздо больше заботились о том, как бы расшатать власть Верховного правителя, чем о том, чтобы наилучшим образом исполнять свои обязанности. В первые дни февраля вопрос с питанием для армии перерос в неотложную проблему, но омские министры по-прежнему хранили молчание. 10 февраля Пастухов получил настоятельную просьбу явиться в управление к генералу Эпову. Прибыв туда к одиннадцати утра, он увидел, что там собрались девять самых состоятельных жителей Перми. Посмотрев в окна, они увидели, что здание окружено сибирской стрелковой ротой со штыками наготове. Генерал вошел в комнату и сел за свой стол, оставив их стоять. Глядя на них и всматриваясь в каждого по отдельности, он произнес следующую загадочную речь: «Господа, я собрал вас здесь, чтобы сказать, что на железной дороге, между вами и вашими врагами, стоят остатки нашей храброй армии! У них не хватает одежды, но много дров, так что костры не дают им замерзнуть, но ближайшие десять дней у них нет еды, и, если еда не будет обеспечена, ничто не сможет предотвратить голод и бегство. Я решил, что они не будут ни голодать, ни разбегаться. Омские министры забыли нас, Верховный правитель отдал приказ, но эти ничтожные людишки, которые обязаны ему помогать, ничего не делают. Мы должны взять их работу на себя». Зачитав список того, что необходимо его армии, он сказал: «Вы, господа, доставите все эти вещи за десять дней. Если 21 февраля всего требуемого не будет у меня, это станет концом всего, что касается вас десятерых».

«Он не допускал никаких обсуждений, – сказал Пастухов, – но, если бы допустил, мы обсуждали бы это до сих пор, а большевики снова заняли бы Пермь. Я вернулся домой и почувствовал, что у меня похолодели ноги. Ко мне, как и ко всем остальным, приставили охрану из пятнадцати человек. Я понимал, что некоторые из моих товарищей по несчастью растеряны, но послал за своим другом, и мы составили план выполнения приказов генерала. Нашей решимости очень сильно способствовало то, что мы стали свидетелями казни командиров роты и взвода одного из наших полков по приказу генерала Эпова за то, что они допустили бегство тридцати солдат с аванпостов роты к неприятелю. Мы понимали, что имеем дело с человеком, который никогда не отступает от своего слова».

18 февраля генерал послал своего адъютанта сообщить всем десятерым, что они должны привести в порядок свои дела, поскольку их отвезут на фронт для казни, чтобы голодающие солдаты поняли, что их непосредственные начальники не несут ответственности за положение армии. Господин Пастухов смог доказать, что дело движется, и только отсутствие порядка на железной дороге привело к необходимости просить несколько дней отсрочки. Генерал дал четыре дня, по окончании которых все товары были предоставлены в соответствии с предписанием. «Что сделал генерал потом?» – спросил я. «Когда его солдаты были накормлены, он ворвался ко мне в дом и расцеловал меня. Он готов был упасть передо мной на колени, если бы я ему позволил. После этого он побывал у меня еще несколько раз, и мы стали большими друзьями. Вот настоящий русский человек!» – с гордостью добавил Пастухов.

Мы вернулись в Екатеринбург 29 апреля и с удивлением обнаружили, что генерал Нокс и его штаб-квартира переехали из Омска и обосновались здесь. Гэмпширский полк тоже готовился к переезду, и для него уже подготовили казармы и все остальное. Первый эшелон прибыл на следующее утро. Шло формирование англо-русской пехотной бригады, что, судя по всему, должно было стать большим успехом, поскольку позволяло взять в дело многочисленных британских морских офицеров, которые уже прибыли и которым до сих пор не могли найти подобающего занятия. Вот поистине гениальный ход нашего военного министерства: прислать к нам в качестве инструкторов для новой русской армии толпу офицеров и солдат, из которых практически ни один не мог сказать ни слова по-русски! Я был уверен, что мы с русскими хорошо поладим, ведь мы так похожи. Омск и Уайтхолл верны себе, они сначала исключают возможные ошибки, а когда их не остается, с легкостью ступают на правильный путь. Единственная разница в мотивах. Наши в основном подвержены влиянию общественного мнения, которое всегда на стороне образованной посредственности; у них эти мотивы связаны с личными интересами, которые являются естественным стимулом всех их действий. У нас разные стандарты: все наши теории в отношении управления препятствуют возможному получению личной выгоды от исполнения государственных дел. Русский взгляд состоит в том, что ни один компетентный чиновник не станет заниматься государственными делами, если не будет получать от этого определенную личную выгоду. Если чиновник слишком очевидно пренебрегает личной выгодой, это лишь подтверждает подозрение, что его щепетильность делает его непригодным для защиты интересов государства. Иными словами, чиновнику, который к концу достаточно долгого срока службы остался бедным, нельзя доверять интересы общества. Странно слышать, что русские собирают доказанные случаи коррупции среди чиновников других стран. Они никогда не забывают такие случаи, в какой бы стране они ни произошли. Они спорят, что не хуже других, забывая, что это исключения, которые только подтверждают правило, тогда как в России исключением является честный чиновник. В конечном итоге стандарты поведения определяются общественным мнением страны. Мораль зависит от времени, а также от страны и конкретных людей. В Лондоне гарем стал бы досадной помехой, а в Константинополе он считается знаком благословения Аллаха.

Вернувшись в Омск 3 мая, я увидел, что снег сменился пыльной бурей, которая проникала в каждую щель жилищ и покрывала все слоем грязи и песка. Если на то пошло, это было даже хуже, чем песчаная буря в Судане. Суданские бури на удивление чистые, а эта омская представляет собой облако микроскопической грязи, содержащей в себе все мыслимые виды мусора и еще чего-то неведомого. Я не помню, чтобы буря в Судане чем-то пахла, но эта чудовищная напасть воняла хуже некуда. В таких походах служба британского солдата определенно не синекура. Люди, которые сидят дома и платят за это, могут быть уверены, что их деньги хорошо поработают, прежде чем томми их получит. Южный ветер дует из Монголии и Туркестана, и, хотя он несет тепло нашим промерзшим костям, к этому благословению, пока оно дойдет до нас, примешивается и кое-что другое. Я упоминаю об этом не для того, чтобы пожаловаться! На войне мы никогда этого не делаем!

5 мая из Лондона прибыла специальная депеша, и это отсрочило мой отъезд во Владивосток. Если и можно было как-то определить ее содержание, то это был луч света, брошенный на весьма темный вопрос. У меня состоялась продолжительная беседа с генералом Ноксом по поводу моей поездки по Уралу и сведений, которые удалось собрать в отношении минеральных и производственных ресурсов в тех районах, по которым я проезжал. Не обошли мы вниманием и депешу из Лондона, и, поскольку на следующий день была назначена моя прощальная встреча с Верховным правителем, мы затронули возможный предмет предстоящей беседы. Было решено, что мой отъезд во Владивосток стоит отложить до тех пор, пока вопросы, связанные с присланной депешей, не будут решены в соответствии с содержавшимися в ней инструкциями.