Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд

Только благодаря живучести отца удалось установить, что эти негодяи были партизанами, орудовавшими в окрестных местах. У меня не было времени взять след и наказать убийц. Какой вид наказания выбрали бы для них томми, лучше воображать, чем описывать!

Стоял июнь, когда мы проехали Хинган – длинную вереницу песчаных холмов, служивших благодатной почвой для многочисленных табунов лошадей, которые паслись на равнинах и склонах и временами подвергали опасности железную дорогу. Снег сыпался тучами и скапливался, налипая на рельсы и телеграфные линии, что было странно, если учесть время года. Лето в этом диком краю длится около двух месяцев – июль и август, – на протяжении которых песок становится горячим, и путешествовать некомфортно. После того как мы миновали самую верхнюю точку, дорога постепенно пошла под уклон, что позволяло поездам двигаться с большой скоростью, и меньше чем за два часа мы оказались в Харбине, где переоделись в форму для тропиков и шлемы от солнца.

Харбин – это центр китайских и русских политических и финансовых интриг. Другие народы тоже принимают в этом участие, но решающую роль им приходится уступать этим двум. И если у русских спекулянтов даже самого худшего сорта есть кое-какие национальные чувства, то у китайских нет никаких. Харбинский китаец полностью денационализирован, и по этой причине, в соответствии с определенными политическими стандартами, обязан быть самым идеальным гражданином на свете. И все же те, кто знает его, надеется, что его можно будет навсегда ограничить Харбином. У меня была долгая беседа с генералом Гондатти, одним из самых уравновешенных из ныне здравствующих государственных людей старого режима. Все свои надежды он связывал с адмиралом Колчаком и его усилиями обеспечить порядок и предоставить Учредительному собранию возможность рассмотреть вопрос об установлении в Москве конституционной монархии по английскому образцу. Он опасался, что, если этого не случится, мучения России будут продолжаться еще долго и могут стать фатальными для ее существования. Сам он не имел ничего против федеративной республики, однако был убежден, что без твердой руки недисциплинированные полувосточные элементы никогда до конца не примут отказ от абсолютизма. У русских людей в крови подчиняться лидеру, их воинственная натура препятствует длительной лояльности любому коллективному органу, каким бы работоспособным он ни был. Корона наверху и парламент для контроля и управления стали бы наилучшим решением существующих российских проблем. Он подытожил свою теорию в следующих словах: «Правильно выбранный парламент, чтобы принимать законы и править, но чтобы издавать его приказы, нужен монарх».

Несмотря на то что это было мнение человека, который в терминологии большевиков назывался представителем «старого режима», его открыто выражали разумные лидеры всех классов российского общества, за исключением двух: большевиков, с одной стороны, и сторонников абсолютной монархии – с другой. Эти две крайности уже не раз сближались, чтобы сорвать возможность компромисса на конституционной основе. Они открыто заявляли, что, если власть не будет передана в их руки, они предпочтут, чтобы нынешняя анархия продлилась и дальше. Это не первый раз в истории революций, когда приверженцы автократии (роялисты и прочие) предпочитали погубить свою страну, лишь бы не потерять свою личную власть.

Гондатти – здравомыслящий патриот, и меня удивило, что в этот важнейший момент истории его страны советы такого человека оказались не востребованы. Его мысли в отношении признания со стороны других держав были замечательны. Он считал, что ни одна страна не стала бы предоставлять России помощь, не оговорив кое-какие условия или не будучи заподозренной в этом. Единственным исключением была Англия. Причина, по которой нельзя заподозрить в этом Англию, заключалась в том, что ее империя столь обширна и разнообразна, и в ее распоряжении имелись все необходимые природные ресурсы для отраслей промышленности, а также пространство для растущего населения. Так что ее помощь, в отличие от помощи любого другого государства, была безусловной и бескорыстной. Гондатти хорошо видел, что «этот факт способствовал устойчивой и постоянной ориентации русского сознания на Англию, которое, будучи приобщенным к британскому искусству государственного управления, наконец дало бы моей стране все, что ей нужно. В то же время тем, чья помощь всегда сопровождалась какими-то условиями, будет очень трудно сохранить свои преимущества, которые были гарантированы им только под давлением обстоятельств».

В Никольске мой поезд остановили, поскольку почтовый поезд № 4 из Владивостока был пущен под откос большевиками. Удивительная ситуация, учитывая, что одиннадцать месяцев назад все силы большевиков в приморских провинциях были разгромлены. Комендантом станции был мой старый приятель, тот самый, который дал мне свой служебный вагон, когда наш маленький желтый брат решил уронить престиж своего белого союзника в глазах Востока, заставив британских офицеров ехать в вагонах для скота. Он пришел в мой вагон и стал объяснять, что противоречия между американскими и японскими войсками создают ситуацию неопределенности и беспорядка, такую же, если не хуже, чем при большевицком режиме. Вскоре нашу беседу прервала телеграмма, пришедшая от начальника станции в Краевском. Из нее следовало, что он пользовался своей личной домашней линией, так как за несколько минут до этого на станцию вошел отряд Красной гвардии и в присутствии американских солдат, охранявших железную дорогу, взяв его и его персонал под арест, захватил станцию. Красные послали сообщение в Шмаковку, приказывая всем русским железнодорожным служащим оставить свои посты, поскольку большевицкая армия с разрешения американских войск намеревается взять дорогу под свой контроль. В подтверждение своих приказов офицер Красной гвардии заявил, что «сейчас в помещении, из которого я отправляю эту телеграмму, находятся пятнадцать американских солдат». Отправив это сообщение в присутствии американцев, они забрали телеграфные и телефонные аппараты, и начальник станции хотел узнать, что ему делать и пришлют ли ему какую-нибудь помощь. Представьте, какое удивление вызвало у меня это сообщение, содержащее – а это, несомненно, так и было – доказательства сотрудничества и взаимопонимания между большевиками и одним из наших союзников.

Во время одной из моих многочисленных встреч с адмиралом Колчаком в Омске он сделал ряд весьма серьезных утверждений в отношении американской политики на Дальнем Востоке, которая, как он опасался, могла привести к воспроизводству прежнего хаоса. Я заверил его, что политика союзников направлена на противодействие беспорядкам и что я не могу поверить, будто Америка пришла в Сибирь для того, чтобы еще больше усложнить эту задачу, а не для того, чтобы любым разумным способом помогать ему. Адмирал согласился, что таковы были намерения американского народа, но он боится, что американские войска используются для совсем других целей. Его офицеры сообщили, что более шестидесяти офицеров связи и переводчиков в американских штабах – русские евреи или родственники русских евреев, некоторые из которых были изгнаны из России по политическим и другим обвинениям и вернулись как американские граждане, чтобы повлиять на американскую политику в направлении прямо противоположном желаниям американского народа. Я заверил его, что такого не может быть и, возможно, в этом вопросе его люди находятся под влиянием своего ближайшего восточного соседа, недружественно настроенного к американскому присутствию на Дальнем Востоке, и в связи с этим способны очень сильно преувеличивать опасность. Мои слова, по-видимому, успокоили адмирала, но он с сожалением повторил, что такие донесения столь многочисленны и категоричны в своей уверенности, что, по его мнению, мне, как представителю народа Англии и офицеру армии его величества, нужно ознакомиться с ситуацией.