А печаль холод греет - Дайана Рофф

А тебе оставалось только утопать в собственной боли.

Сдохни, человек, сдохни.

– Мама…

– Тебе пора уходить, – она испуганно отшатнулась от меня и настороженно посмотрела на дверь. – Лучше не здесь выходи, иди через балкон, всё равно живём на первом этаже.

– Куда? Ты о чём? – ещё сильнее нахмурилась я.

– Я проболталась, а он как-то это узнал, а это совершенно не нужно, это опасно, – мать вздрогнула, когда что-то громко ударилось на лестнице, а затем послышались голоса. – Быстрее! Тебе пора!

– Куда? Почему?

Я не понимала, с чего вдруг мама будто сошла с ума, и ещё больше недоумевала, когда она вдруг вложила в руки пистолет вместе с моей бежевой курткой. На мгновение я полностью растерялась: шок от того, что у нас был пистолет, смешался с полным непониманием того, что происходило, и со спешкой, с которой пыталась выгнать меня из дома мать. Но та оказалась непреклонна: ничего не объясняя, она толкала меня к балкону, несмотря на мои сопротивления. Кулаки, стучащие во входную дверь, отбивали ритм моего сердца, крики с просьбой открыть громко доносились до нас, слышался шум, переговоры, топот ног.

– Они пришли за тобой, дорогая, – раскрыв дверь балкона, мама взяла моё лицо в руки своими горячими ладонями. – Но я тебя им не отдам. Я снова виновата, снова не то сделала, совершила ошибку, но прошу, не храни на меня зла, – со слезами на глазах она поцеловала меня в лоб. – Беги и никому не доверяй. Ты не должна попасть в их руки, не должна. Иначе…

Треск не дал ей договорить – мы одновременно посмотрели на входную дверь, которую кто-то снаружи решил выломать.

– Иначе что? – не понимая, что происходило, но уже не сопротивляясь этому и чувствуя, что так надо, спросила я.

– Тебе пора. Прощай, любимая, – мама поспешно, но с любовью поцеловала меня в нос, толкнула на холодный воздух и, закрыв дверь балкона, превратилась в столб огня.

Что было дальше, я не видела.

Я побежала, сжимая в руках пистолет.

Под ногами – хруст снега. В ушах – свист ледяного ветра. В разуме – отрицание смерти. В сердце – тропа кровавых осколков.

Я бежала и бежала, отдаляясь от города, от людей. Я бежала от узких улиц, от серых коробок, которые стали мне почти родными. Я спасалась бегством от тонких окон, что часто были моим ориентиром во тьме. Я бежала, бежала, не понимая куда, давно свернув с главных улиц и не думая о том, где теперь буду жить. Я бежала, не переводя дыхание и не останавливаясь.

Я бежала от боли.

И я не видела больше света, не слышала больше никакого шума, кроме шума собственного бега. Хвойный лес рядом с Колдстрейном звал меня – уверена, что не зря. Лес звал меня на неизвестном мне наречии, и он ничего не обещал мне, но как же мне хотелось следовать туда, в занесённую снегом чащу.

Я бежала.

Мимо – деревья, снег под ногами, тени, беспорядочно мотающиеся туда-сюда. Должны ли они были меня смутить? Нормальные тени же не вели себя так, верно? Но плевать. Быть может, мне просто казалось лишь потому, что я бежала. И я бежала, думая лишь о том, что мог дать мне лес. А лес был всегда мил со мной. В нëм не было шума, его суета казалась уютной и домашней, как суетились люди перед Рождеством, бегая из стороны в сторону и нося блюда с едой. Эти же люди ходили по улицам в канун Рождества, и судорожно пытались найти подарки.

Эти же люди хотели меня убить.

Падение выдалось быстрым, как угасание падающей звезды. Снег обжёг холодом ладони, белый окрасился в красный от крови. Кожа разодралась, чёрные волосы закрывали обзор. Неприятное ощущение окутало тело, словно паук обматывал свою жертву паутиной, глаза защипало, но слёз не было. Слишком чёрствая душа или глупая надежда на лучшее – что из этого лучше и какой в этом был смысл? И был ли он вообще?

Больно – но где-то там глубоко внутри. Так больно, что мозг отказывался воспринимать отчаянные вопли нервной системы. Так больно…

А больно ли на самом деле?

Я не понимала себя. Не понимала своих чувств. Я так устала. Хотела не снимать с лица улыбку, бесконечно гулять с друзьями и наслаждаться происходящим. Но в то же время хотела спрятаться. В самый дальний уголок мира и раствориться. Хотела крепко обнимать людей, которым не всё равно на меня. Кружить их в объятиях и не отпускать.

А ещё жгучее желание убежать, как бы ни было сейчас сил даже сдвинуться с места и подняться с земли. Бесконечно бежать. Бежать и очень громко кричать на безлюдные улицы. Кричать так громко, пока не разорвёт в клочья.

Я хотела закрыться в своей комнате и пить горячий чёрный чай. Чтобы на окне горела гирлянда, на фоне играла любимая спокойная музыка, которая ни о ком не напоминала.

Чтобы внутри меня было так же спокойно.

Вот только внутри меня всегда ярость.

Хотелось, чтобы меня обняли. Очень крепко, из-за всех сил, как я сегодня обнимала дорогих мне людей… Хотелось, чтобы я больше никогда не боялась, тогда как дрожала сейчас от страха. Хотелось плакать. Громко. Надо как-то заново научиться это делать после стольких лет бессольных дней и ночей. Чтобы из меня вышли все эмоции. До последней капли. Не хотелось больше чувствовать по ночам, как внутри что-то бесконечно разрывалось. Но внезапно уснув, я на утро всё равно просыпалась и осознавала, что всё ещё дышала. А я уже и не верила, что смогу открыть глаза. Но я просыпалась снова и снова.

Смогу ли повторить теперь?..

Бар «Рога Дьявола» оказался удивительно близок ко мне. Ноги меня сами сюда привели, словно знали, что к Джозефу сейчас нельзя. Да, в любом бы подобном случае я обязательно пошла бы к нему, ведь не было ещё человека дороже, чем Джозеф Филдинг. Но после того как я ему сказала жестокую правду… как смотреть теперь ему в глаза? Как это сделать, когда я ещё поцеловалась с Филис? Что теперь будет между нами?

Не хотелось думать ни о чём плохом, но мысли сами закручивались в тугой узел, что камнем бился о грудную клетку, желая пробить её и осколками изрезать и без того раненое сердце. Можно было бы пойти к Филис, но я забыла, где она жила, да и не хотелось тревожить её отца после того, что случилось. Ещё оставались Ченс и Ричелл, но я не знала, где они жили. А собственного дома у меня больше не было… как и мамы.

Одна.

Я осталась одна.

И подсознание, что привело меня к бару, словно заранее знало, что боль стоило погасить только алкоголем.

– Им не удалось её схватить, сэр. Они только что сказали это по телефону.

Незнакомый голос и пугающие слова, доносившиеся из открытого окна, заставили меня резко остановиться, когда я коснулась ручки двери, чтобы открыть её. Пугали не только слова, но и тишина, которой никогда не было в баре – шум и крики постоянно заполняли его. Так что же не так? Медленно, стараясь не скрипеть снегом и дышать как можно тише, я подошла к окну, находившееся почти на уровне земли, и осторожно заглянула в него. Около десяти человек стояло вокруг Ричелл: она сидела привязанная на стуле, с разбитой губой, с затёкшим глазом и ранами на теле, точно кто-то усердно пытался её зарезать. Темнокожий мужчина прижимал к её затылку пистолет, но ей было плевать на смерть: она с ненавистью глядела на ещё вполне молодого человека азиатской внешности с коротко постриженными чёрными волосами. Я тут же узнала его – Динх Юн, бывший помощник моего отца.