Неизменная любовь - Ольга Горышина

Я отхлебнула еще и поспешила закрутить крышку на бутылке, чтобы не поддаться искушению напиться забродившим соком еще до самого момента Икс.

Паясо не сушил волос — пока я в душе, все и так высохнет, а вот мне нужен фен. Не хочу, чтобы что-то остужало мою голову. Холодный душ будет завтра. Когда я встречусь с Аллой и все пойдет так, как и планировалось: пляж, еда, пляж, выпивка, сон и снова пляж. Вперемежку с пустыми разговорами о наболевшем. Ее наболевшем — я, даже под большим градусом, никогда не откровенничаю. Сор из души выметать не привыкла. Что мое, то мое. Мои проблемы за меня никто не решит, а сочувствие не лечит, только развращает.

Сухие волосы я убирать не стала. Оставила свободно бегущими по спине. Мне нравилось, как Паясо накручивает их на пальцы. Наверное, скоро придется подстричься, а пока космы меня не старят. Со спины я кажусь девушкой, и со мной иногда все еще пытаются познакомиться на улице близорукие молодые люди. Коса долга, ум короток, ну так я и не претендую на житейскую мудрость. Не навязываю никому своего стиля жизни и не учу никого жить. Даже Аллу. Если она захочет уйти от мужа, она уйдет. Придет ко мне за поддержкой, поддержу. А хочет плыть по течению — так я своим бухтением и ей не помогу, и подругу потеряю.

Я так, кажется, уже потеряла мать. Догадывается она об этом или нет, не знаю и знать не хочу. Я делаю то, что должна делать дочь — тихо уважаю ее мнение. Не лезу с пеной у рта защищать мужа: тихо киваю и иду его обнимать. Не при ней. Мы как-то оба поняли, что любое проявление чувств в ее присутствии, тут же ведет к ссоре по мелочам. Даже не задумываясь, в нашем финском доме мы выделили им спальню внизу, чтобы иметь возможность уйти наверх, на свою территорию. Теперь, без Мишки и его бывшей пассии, принадлежащую исключительно нам. Мы даже передумали добавлять вторую ванную комнату. Одни мы можем и через холл голыми пройти. Одни…

Вдвоем с Паясо я не могла расслабиться. Схватила банный халат и закуталась в него. Впрочем, он тоже одет: в майку и спортивные шорты из полиэстера. Присев за столик, я чуть распахнула халат, но не для того, чтобы продемонстрировать Паясо грудь. Даже на воздухе мне оставалось жарко после горячего душа и такого же горячего фена. Или от его близости? Но он на меня не смотрел. Нет, глянул, конечно, когда я вышла из душа, но мельком, хотя улыбнуться успел — или я успела перехватить улыбку: довольную. А с чего бы ему быть недовольным? Когда у него еще будет «девушка» сорока с лишним лет!

Расскажет ли он обо мне своим друзьям? И какого пола будут эти друзья? Девушки, наверное, удивятся — для меня самой сорок лет было когда-то глубокой старостью. Для женщины! Это сейчас я понимаю, что может и не начинаю жить, но много чего упустила, чего следует наверстать. Нет, у меня много чего и было, чего не было у других, но все же… Я запуталась. И лучше просто поднять стакан.

Чин-чин! За нас? Нет, никаких нас не существует. Даже в настоящем. Есть ты и только ты. И для того, для чего я забрала тебя из Таррагоны. Буду я по тебе скучать? Именно по тебе — нет. Потому что я даже имени твоего не знаю. Паясо, клоун, ну открой уже рот, а то я в мысленном диалоге с тобой столько всего наговорю! Что покраснею… Лицо ведь горит у меня совсем не от стыда и даже не от Сангрии, за которой я послала тебя в холодильник. А ты вернулся еще и с шоколадкой. Какой же ты еще ребенок, Паясо!

— Хочешь мороженое?

Он мотнул головой. Отлично. Я приняла у него кусочек шоколадки, но не спешила отправлять в рот. Во рту оставалось прекрасное послевкусие от съеденного и выпитого: немного, правда, терпко от перца, смешанного с фруктовым вином, но остудить кровь у меня отлично получилось, хотя губы чуть пощипывало. Однако вовсе не хотелось сладкого.

Я захватила свободной рукой кусочек сыра и пару секунд боролась с желанием завернуть в него шоколадку, чтобы обмануть вкусовые рецепторы. А потом улыбнулась глупым мыслям и бросила сыр на пустую тарелку. Ладно, так проглочу… А то плитка уже подтаяла. Хоть пальцы облизывай… Но сделать этого я не успела: Паясо перегнулся через стол, чтобы перехватить мою руку, притянул к себе за запястье и коснулся горячим языком шоколадных подушечек моих пальцев, превратив стул, на котором я сидела, в электрический. Хорошо, что волосы тяжелые, а то встали бы дыбом, как грудь, не стянутая больше банным халатом.

Мы на балконе, у всех на виду, но подтяни сейчас Паясо к своим губам шоколадное фондю не из пальцев, я бы просто закрыла глаза — и плевать на мир, которому в сущности нет до меня никакого дела. И вот Паясо отпустил мою руку, но не взгляд. Глаза его блестели, но теперь уже не детским любопытством. За юной внешностью скрывался пылкий зверек — еще пару лет, и он вырастет в зверя и, возможно, кто-то во вселенной пошлет мне лучики добра за его мягкие лапки, которые я успела научить некоторым женским премудростям.

Я схватила стакан и допила, что в нем оставалось. Паясо не освежал свой. И не надо ему мешать алкоголь со страстью. Он будет пьян мною, пьян до утреннего похмелья — пусть мучается им до вечера, пусть поймет, как ему крупно повезло в этом отпуске. Пусть…

Пусть сейчас идет за мной, прочь от открытой двери, в темноту спальни, освещенную лишь отсветом уличных фонарей. Даже мерцающие свечи не придали бы крохотной спальне столько романтики, как сделал этот отголосок мира, который мы оставляли на эту ночь за порогом. Я ужаснусь своей животной природе завтра, сейчас у меня нет на это сил. Все они ушли на то, чтобы удержать свою руку от желания скорее развязать узел на кушаке. Пусть это сделает он, давая мне возможность почувствовать себя не победительницей, а побежденной.

Его губы мягкие, его кожа сродни бархату, но руки сильные — он может поднять меня над землей — хотя бы настолько, чтобы коснуться губами груди и удержать мое тело подле своего, когда я со стоном рванусь назад. Удержать и мягко опустить на кровать, склониться к моему животу и, поймав внимательный взгляд, схватить узел зубами — зверек, маленький, но зверек. Порычи еще! Но на такую игру он не идет… Рычать должна я, внутри, закусив губы, чтобы он не остановил раньше времени свое исследование глубин моего женского естества.

Когда придет время, я потяну на себя край одеяла, уже безбожно измятого, чтобы укрыть нас обоих. И зверек выползет через темный тоннель на свет моих глаз… Он успел выучить эту игру — способный мальчик! Да только я не способна удержать свое желание в узде на лишние пять минут и хватаю его за плечи раньше времени, тащу, упирающегося к себе, сама целую, если мой оскал сейчас можно назвать поцелуем. Я хочу успеть насладиться легким бризом, не хочу сразу подниматься на гребень волны…

— Не торопись!

Не знаю, на каком языке к нему обращаюсь… Не понимаю уже ничего, кроме одного: это не должно закончиться слишком быстро. Выныриваю из подушки и кидаю на подушки его: в рукопашном бою ему меня не победить! Сколько бы он не напрягал бицепсы, я удержу его руки распятыми, не позволю коснуться моей талии: он не будет здесь хозяином, это не его дом, это не его постель, это не его женщина… И это первый и последний раз, когда я на подобное решилась. И потому пощады тебе, мальчик, не будет — я выжму из тебя все до последнего, чтобы ты тоже никогда больше не думал подходить к взрослой женщине с бутылкой пива.