Нойвельт - Баубек Галымулы Бекишов

мы все еще оставались на плаву. Я окинул взглядом ковчег, пробоин нигде не было. Решив, что поводов для волнений больше нет, я обратился к «пассажирам», стараясь придать голосу максимальную торжественность, я провозгласил о том, что наш ковчег вышел в свободное плавание. Рагна первой вскочила с места и, качаясь в такт волнам, подошла ко мне и обняла.

– Я знала, что ты сделаешь все правильно. Я не ошиблась в тебе, – сказала она, с материнской заботой глядя на меня. На лицах остальных я видел радость и облегчение. Все поочередно стали подходить ко мне, и поздравлять с успешно выполненной работой. «Совсем как в наше время» подумал я.

Спустя некоторое время все привыкли к качке и уже спокойно могли передвигаться по ковчегу. Только Гарольду было плохо, он раз за разом поднимался наверх, на крышу ковчега, подышать свежим воздухом.

– Да что же с ним такое? – спросил мэр, негодуя.

– У него морская болезнь, – ответил я.

– Что это за болезнь? Я никогда о такой не слышал.

Я вкратце объяснил ему, что такое морская болезнь, в каких ситуациях она проявляется, уверив его, что через пару дней Гарольду станет легче.

Убедившись, что с ковчегом все в порядке, я подумал о веслах, а точнее о том, как их обустроить в ковчеге. Сейчас было важно иметь хоть какое-нибудь приспособление, чтобы управлять ковчегом, так как вокруг было очень много стволов деревьев, камней и нас могло повести в сторону города, где крыши домов представляли серьезную угрозу для ковчега. Весла уже были готовы, нужно было проделать отверстия для них. Для того чтобы делать отверстия, нужно знать осадку корабля. Это невозможно было рассчитать, сидя внутри ковчега. Взяв с собой Свена, я поднялся на крышу через люк. Мы вместе подошли к лестнице, что закреплена к корпусу ковчега снаружи, хорошо, что изгои сделали эту лестницу, подумал я и вспомнил Тода. Я посмотрел назад, туда, где мы его завязали. Дерево, к которому он был привязан, находилось наполовину под водой. Я спустился по лестнице до того уровня, что пятки касались поверхности воды. Отсюда взял в расчет расстояние между уровнем воды и теми отверстиями, что мы сделали для обозрения. Оно было на порядок ниже моего роста. Свен также подтвердил это, после, мы снова спустились в ковчег.

Я подошел к тому месту, где было проделано отверстие, оценил высоту, и решил делать отверстие чуть ниже от средней высоты. То есть, если высота – это расстояние между отверстием и поверхностью воды, то предполагаемая точка ровно середина, и от этой середины я взял еще ниже, так будет удобно сидеть, и весла легко будут доставать до поверхности воды. Решено. Я показал, как нужно вырубить отверстие, а дальше каждый делал для себя сам. В общем, мы пробили восемь отверстий для весел, по четыре с каждой стороны.

Затем я взял весло и показал, как нужно грести, а Рагну поставил прямо в носовую часть, чтобы подсказывала, куда нужно плыть. Почти для всех этот процесс гребли был первым в их жизни, но они без труда научились делать эти простые движения, повторяя за мной. И даже мэр, на мое удивление, сидел за веслом и исправно работал. Ковчег плыл очень медленно, так как масса судна была слишком большой для шестерых гребцов. Мы остановились в середине между городом и лесом, где не было никаких угроз для ковчега.

Глава 53

Мэр лежал среди мешков и ящиков в кормовой части ковчега. Он вдруг осознал, что дождь больше не барабанит по крыше, а ковчег не качается. Он лежал затаив дыхание и стараясь не шевелиться, боясь, что его дыхание может снова вызвать дождь, а движения раскачать ковчег на волнах. «Все закончилось» с облегчением подумал он и приподнялся на локтях. Солнце. Спустя столько дней, когда он уже не надеялся увидеть его вновь, оно пускало свои лучи сквозь щели в корпусе ковчега, рисуя в пыли пространства идеально ровные линии. Истощенный от голода мэр нашел в себе силы и пополз в сторону солнечных лучей. Он распластался на полу, прямо под лучами солнца, которые словно пытались обнять его, прижимая к полу, будто перетянутые поперек него веревки. Солнечные лучи питали энергией, с каждой минутой оживляя его исхудавшее от голода тело. Немного набравшись сил, он приподнялся и глазами начал искать остальных «пассажиров» ковчега. Он никого не видел.

– Гарольд! – попытался крикнуть мэр, но этот крик был больше похож на последний вздох умирающего животного. Он прочистил горло, и голос его прозвучал громче и отчетливее: – Гарольд! Никто не откликнулся. – Бруни! Гест! Ларс! – уже впадая в отчаяние, кричал мэр. Ответом ему было лишь эхо его голоса.

«Они не могли уйти без меня. Даже если бы все ушли, Гарольд не оставил бы меня. Они где-то здесь, они просто спят» успокаивал себя мэр. Вдруг в носовой части ковчега послышался шорох.

– Ларс?! Это ты? В ответ шорох усилился, и теперь уже были отчетливо слышны шаги. – Кто-нибудь, ответьте! – в его голосе уже проскальзывали панические нотки.

Яркий свет озарил носовую часть ковчега, куда не проходили солнечные лучи. Из мужской спальни вышел мужчина. Держа перед собой горящий факел, он уверенным шагом направился к мэру. Мэр не мог разглядеть его лица, которое скрывалось за ярким пламенем.

– Кто ты?

– Ты не узнаешь меня, Грегор? Мэр услышал низкий и спокойный голос Тиля. Он был рад услышать знакомый голос, но чувство тревоги не покинуло его.

– Где все остальные, Тиль?

– Папа, это он, – весело обратилась к Тилю маленькая девочка, которая все это время шла рядом с ним. Мэр заметил ее только сейчас. Он в ужасе попятился назад, все еще лежа на спине. Это снова была она. Тиль наклонился к мэру и прошептал, глядя ему прямо в глаза:

– Я знаю, доченька. Я знаю, – и, передавая факел девочке, добавил: – Иди, поиграй.

Девочка, громко смеясь, начала бегать по ковчегу. Она бегала от одной стены к другой, и каждый раз, когда она добегала до стены, пламя факела переходило на стену. Ковчег начал гореть изнутри. Все заволокло дымом, стены ковчега были объяты огнем, и издавали характерный треск горящих деревьев. Огонь со всех сторон приближался к центру, где сидели Тиль и Грегор.

– Тиль, она же нас сожжёт сейчас, – в ужасе проговорил мэр, прося умоляющими глазами остановить ее. Тиль не отвечал. Он только молча глядел на него. В его глазах не было ни злобы, ни ненависти, в них было полное