Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова

факт, что эта столь объемная автобиография написана не некоей безвестной эмигранткой, а хорошо знакомым читателю автором, чья книга «The Tattered Cloak» снискала восторженные отзывы критики.

Другое дело, что «The Italics Are Mine» критика встретила не столь единодушно восторженно: ряд рецензентов оценил эту книгу весьма высоко, но ряд достаточно прохладно. Впрочем, как показало дальнейшее, американская публика, прочитавшая повести Берберовой, была склонна скорее прислушаться к положительным отзывам на «The Italics Are Mine», нежели к прохладным, где бы эти отзывы ни появились. Книга хорошо продавалась и быстро исчезала с прилавков. За изданием в твердом переплете вскоре последуют два тиража уже в мягкой обложке, один в конце 1993-го, а другой – в 1994 году.

Правда, это случится уже после кончины Берберовой, но в таком развитии событий она, похоже, не сомневалась. Во всяком случае, весной 1992 года Берберова не проявляла ни малейшего беспокойства по поводу успеха «The Italics Are Mine» ни у критики, ни у читателей.

В эти месяцы у нее были другие заботы. В «Actes Sud» должны были выйти «Биянкурские праздники», и Берберова, как обычно, сама вычитывала гранки. Но главное, что в конце мая она должна была поехать в Йель, чтобы получить свой третий по счету диплом почетного доктора словесности.

В смысле престижа этот диплом существенно превосходил два предыдущих, так как он вручался одним из самых знаменитых университетов Америки. Но к этому времени и – особенно – в эти конкретные дни Берберова была не в лучшей форме, хотя, опираясь на руку Баркера, смогла подняться на небольшую эстраду, чтобы взять свой диплом самой. Однако это событие, безусловно, принесло бы Берберовой гораздо больше радости, случись оно раньше, пусть всего лишь на год. Неудивительно, что дневниковые записи Ниссена, прилетевшего из Франции специально для этого торжественного случая, были нерадостными. Он видел, как сильно Берберова сдала со времени их последней встречи[376].

Берберова это понимала сама, судя по ее разговору с Ниссеном, состоявшемуся примерно через месяц. Рассказывая о том, что к ней приходили в гости Синявские («Он такой старый и такой странный с этой свисающей на грудь трехфутовой бородой. В основном он молчит, зато жена говорит. Она кипит энергией и издает в Париже русский журнал»[377]), Берберова вдруг резко сменила тему. Немного помолчав, она произнесла: «Я чувствую, что близок конец. К тому все идет. Я не боюсь, ты знаешь. Ты тоже не должен бояться. Скоро все кончится, мой дорогой» [Nyssen 1997: 230].

Другое дело, что настроение Берберовой постоянно менялось, и в иные дни ей совсем не казалось, что «близок конец». К тому же она сохранила способность мгновенно приободряться на людях, и многие из тех, кто видел ее в тот период, продолжали удивляться ее витальности. Среди них был, в частности, Евгений Евтушенко, навестивший Берберову, видимо, в августе 1992 года. К его приходу она даже сама приготовила угощение, дав основание Евтушенко назвать написанное по следам этой встречи стихотворение «Ужин в Филадельфии». Оно начинается так:

Запутанный в гражданственной борьбе моей,

я был на ужин приглашен Берберовой.

Она, порхая молодо и лихо,

была и сомелье, и повариха.

А было ей годков за девяносто.

Она – из инкунабул

«Diva nostra»[378].

Правда, сваренный Берберовой «русский супчик с фрикадельками» не показался Евтушенко особенно вкусным, но это, естественно, не имело никакого значения. Он ждал от Берберовой моральной поддержки, так как это время было для него исключительно нелегким. Неожиданно для себя самого Евтушенко вошел в серьезный конфликт не только с российскими «националистами», но и с теми, кого называли «демократами». Он даже решил из России уехать и примирял на себя судьбу эмигранта[379]. И Берберова, как это следует из продолжения стихотворения, постаралась его поддержать.

Возможно, под влиянием визита Евтушенко она опять завела разговор с Ниссеном, прилетевшим в середине сентября в Филадельфию, о тяжелом положении сегодняшней России и ее непредсказуемом будущем. Ниссен по обыкновению не спорил с Берберовой, тем более что она была крайне подавлена и снова стала говорить о смерти. Однако вдруг глаза Берберовой сверкнули, и она заявила, что собирается летом лететь на «Конкорде» в Париж, чтобы увидеть город в последний раз[380].

В этот свой приезд Ниссен привез ей две книги: сборник «Биянкурские праздники», только что вышедший в «Actes Sud», и новое издание энциклопедического словаря «Petit Larousse», где теперь была статья о Берберовой. Из русских литераторов в этот знаменитый словарь попадали только самые крупные имена, и Берберова буквально онемела от охвативших ее чувств. Как записал в своем дневнике Ниссен, она смогла только вымолвить: «Я посмотрю это вечером» [Ibid.: 241].

Зато впоследствии Берберова не упускала случая рассказать знакомым о том, что в «Ларуссе» появилось ее имя. По воспоминаниям известной переводчицы с итальянского Ю. А. Добровольской, навестившей Берберову в начале декабря в Филадельфии, она чуть ли не сразу же ей сказала: «Открой новый Ларусс на букву Б: увидишь, перед Бердяевым, Булгаковым и Буниным теперь стоит Берберова!» [Добровольская 2006: 228].

Она тогда же сообщила Добровольской, что ей предстоит через несколько дней весьма ответственное дело. По просьбе Фрейзер, закончившей статью для «The New Yorker», Берберовой надо было поехать к нью-йоркскому фотографу Ричарду Аведону, так как статья должна была идти с ее свежей фотографией. По договоренности с журналом Аведон ждал Берберову в своем ателье.

В середине декабря в сопровождении Баркера она прибыла в Нью-Йорк. И хотя с утра Берберова себя плохо чувствовала, в ателье знаменитого фотографа она мгновенно преобразилась и в течение всей фотосессии была на высоте[381]. А когда все закончилось, то восхищенный Аведон опустился перед ней на колени и поцеловал ее руки[382]. Правда, по возвращении в Филадельфию Берберова просто рухнула.

Стремясь поднять ее настроение, Ниссен поспешил сообщить, что фильм Миллера «Аккомпаниаторша», вышедший на экраны в ноябре, имеет большой коммерческий успех. В одной только Франции его посмотрели двести тысяч зрителей, и в результате повесть Берберовой снова попала в список бестселлеров[383]. Выслушав эти новости, она не выказала особых эмоций, а только сказала, что никогда не думала, что будет так сильно скучать по Франции.

Другое дело, что и самой Берберовой, и ее ближайшему окружению было понятно, что отправиться летом на «Конкорде» в Париж у нее не получится. С каждой следующей неделей она становилась все слабее, практически перестала выходить из дома и стала часто падать даже в собственной квартире. В конце марта Берберова в очередной раз упала, не могла подняться, а значит, и добраться до телефона. В таком положении ее обнаружил Баркер, уезжавший на две недели в Россию, но, по счастью, вернувшийся как раз в этот самый день. И хотя Берберова была в полном сознании и первым делом спросила Мурика, что о ней говорят в России, Баркер немедленно повез ее в больницу[384].

В больнице у Берберовой было обнаружено нарушение мозгового кровообращения, ее стали интенсивно лечить и на какое-то время стабилизировали. Оказавшись дома в последних числах марта, она попыталась вернуться к дневнику, за который взялась в январе 1993 года, видимо, стремясь обрести хоть какой-то контроль над своей жизнью. Но если записи за январь и февраль, пусть и очень краткие, сделаны еще обычным почерком Берберовой, то с начала апреля ее рука