Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова

Свежий вечер, огни, гудки автомобилей, неоновые миганья, притаившийся под зеленью деревьев Бальзак Родена. Куда, куда я иду? Не все ли равно: раз у меня есть в мире место, не все ли равно, каким путем я дойду, или доеду, или долечу до него? Так или иначе я доберусь до него. Оно меня ждет. И глядя вперед, и глядя назад, я представила себе то, что меня ждет через две недели: огромный стол у широкого окна, заваленный бумагами, полки книг, отточенные карандаши и тишина… И вдруг – шаги и колокольчик. И милые мне молодые, умные лица. Красивые, потому что молодые и умные – всегда красивые. Какое мне дело, что я старею? Лишь бы они оставались молодыми – и они останутся: я не увижу их старыми. Друзья. Книги. Бумаги. Письма со штампами Калифорнии, Австралии, Швеции… Моя жизнь ждет меня там, в университетском городке, спазма счастья перехватывает мне горло… <…> Я иду, иду. Спазма счастья не покидает меня, пока я обхожу Люксембургский сад. Вот здесь когда-то П. П. Муратов уговаривал меня бросить писать по-русски и скорее научиться писать на любом другом языке, потому что… не помню сейчас его доводов, впрочем, о них нетрудно догадаться. Вот здесь я жадно ждала кого-то, с кем потом целовалась под темными деревьями. Жадно ждала. Жадно думала. И теперь жадно собираюсь домой. Это все та же самая моя жадность, какая была во мне тридцать, сорок, пятьдесят лет тому назад. Она не изменилась, не износилась. Она не истрепалась. Она еще в целости, как и я [Там же: 619–621].

Избегая прямых сопоставлений, Берберова тщательно выстраивает ряд параллелей, явно надеясь, что читатель «Курсива» сделает выводы сам. И если в случае Бовуар речь идет об устрашающих переменах, произошедших за двадцать два года, то в случае Берберовой все обстоит по-другому. Не двадцать, а «тридцать, сорок, пятьдесят лет» оказались не властны над ее энергией и жадностью до жизни – работы, путешествий, общения с друзьями, в том числе молодыми…[398]

И все же Берберова не просто констатирует данное положение вещей, но пытается найти для него объяснение. Ироническая реплика, обращенная к де Бовуар и ее спутникам: «Может быть, они ждали Годо?» – представляется ключевой. Ведь сама Берберова как раз не ждала Годо. «Не ожидая Годо» – именно так называется седьмая и последняя глава «Курсива».

В первом, англо-американском издании книги («The Italics Are Mine», 1969) эта реплика остается без примечания, но в последующих, русских изданиях «Курсива» Берберова считает нужным пояснить: «“В ожидании Годо”, пьеса Беккета, в которой Годо так никогда и не приходит» [Там же: 619]. Это примечание, несомненно, полезно, но явно недостаточно для уяснения сути дела. Помимо хотя бы самого общего представления о пьесе Беккета важно знать то, что пишет о ней де Бовуар. А она как раз пишет о ней в той же «Силе обстоятельств»:

Я посмотрела «В ожидании Годо». У меня вызывают недоверие пьесы, которые в виде символов представляют человеческий удел в целом; но я восхищалась тем, как Беккет сумел покорить нас, попросту изобразив то неутомимое терпение, которое, вопреки всему, удерживает на Земле наш род и каждого из нас в отдельности. Я была одним из исполнителей драмы, а моим партнером был автор. В то время как мы ожидали – чего? – он говорил, я слушала: моим присутствием и его голосом поддерживалась бесполезная и необходимая надежда [Бовуар 2008: 226].

Как видим, де Бовуар непосредственно идентифицирует себя с героями Беккета, и подобная самоидентификация выглядит несколько парадоксальной в устах родоначальницы экзистенциализма, осуждающей пассивность и упирающей на важность индивидуального действия. Этот парадокс может быть истолкован по-разному, но Берберова трактует его как признание де Бовуар своей собственной слабости, своей собственной неспособности сделать необходимый выбор. Сама Берберова такой выбор сделать сумела, о чем и рассказала в главе «Не ожидая Годо».

В этой главе говорится о крайне непростых обстоятельствах (материальных, духовных и личных), в которых Берберова оказалась в послевоенном Париже, а также о «самом важном, самом осмысленном и самом трудном сознательном выборе», сделанном ею в жизни. Этот выбор заключался в решении уехать из Франции в США, и хотя он казался крайне рискованным, он обернулся в конечном счете безусловной победой.

И все же напряженное вчитывание в литературный и жизненный текст де Бовуар дало Берберовой не только повод для сарказма по поводу «ожидания Годо». Прежде всего оно дало ей метафору, позволившую сформулировать суть собственного характера. Ведь этой фразой, как читатель выясняет на последней странице «Курсива», Берберова определяет смысл не только одной заключительной главы, но и книги в целом – повести о том, как она «н е ж д а л а Г о д о» [Берберова 1983, 2: 626][399].

Но перекличка между «Курсивом» и «Силой обстоятельств» вовсе не сводится только к этому эпизоду. Можно обнаружить и ряд других совпадений, порой весьма красноречивых. «Нет, я не только не страдала из-за принадлежности к женскому полу, а скорее соединяла, начиная с двадцати лет, преимущества двух полов. После выхода “Гостьи” мое окружение относилось ко мне и как к писателю, и как к женщине, особенно это было заметно в Америке…» – пишет де Бовуар в «Силе обстоятельств» [Бовуар 2008: 143]. А вот – для сравнения – пассаж из «Курсива»:

…я никогда не страдала от того, что родилась женщиной. <…> Вместе с тем, у меня было очень многое, что есть у мужчин, – но я не культивировала этого, может быть, подсознательно боясь утери женственности. Была выносливость физическая и эмоциональная, была профессия, денежная независимость, был успех, инициатива и свобода в любви и дружбе, умение выбирать [Берберова 1983, 2: 519–520].

Правда, в «Курсиве» эти признания подаются как дневниковая запись 1946 года, сделанная за много лет до того, как были опубликованы не только «Сила обстоятельств», но и первые два тома автобиографической прозы де Бовуар, где уже не раз говорилось о том же секрете жизненного успеха: сочетании «преимуществ двух полов»[400]. Собственно, об этом де Бовуар писала уже в знаменитой книге «Второй пол» (1949), которую – получалось – Берберова также сумела опередить почти на три года… Однако ее ссылка на давнюю дневниковую запись – скорее всего, литературный прием. Дневник за этот год в архиве Берберовой не сохранился, а потому допустимо предположить, что эти строки были написаны ею не в 1946 году, а почти на двадцать лет позднее, в процессе работы над последними главами «Курсива».

Это, разумеется, не означает, что перечисленные свойства – «физическую выносливость, эмоциональную силу, денежную независимость, успех, инициативу и свободу в любви и дружбе, умение выбирать» – Берберова приписала себе задним числом. Нет сомнений, что всеми этими качествами она обладала, и обладала в избытке, – о том свидетельствуют ее поступки, книги, письма, дневники. И все же, чтобы осознать свой собственный опыт и облечь его в слова, Берберовой, очевидно, была нужна подсказка де Бовуар.

Такого рода подсказки Берберова находит не только в «Силе обстоятельств», но и в двух предыдущих томах автобиографической прозы де Бовуар: «Воспоминаниях благовоспитанной девицы» и «Зрелости». Похоже, что эти два тома сыграли в судьбе Берберовой еще более значительную роль. Нельзя исключить, что именно они подсказали ей саму идею «Курсива», работа над которым положила конец затяжному творческому кризису. Этот кризис длился почти десять лет, с момента переезда в Америку.

С 1950-го по