Забытые по воскресеньям - Валери Перрен

все повторилось. И еще через неделю тоже. На третий раз он осмелился спросить, стоит ли приготовить гренадин для мадемуазель, и отец ответил: «Нет, Марта уехала работать в Париж, в нотариальную контору». Клод едва не лишился чувств: он потерял любимую в тот самый день, когда узнал ее имя!

Марта больше в кафе не бывала, и четверги стали напоминать остальные дни недели. Клоду стало плевать на погоду, ее стакан пылился в ящике, а потом, в день одной из генеральных уборок, занял место на полке рядом с другими.

Элен шла к нему без чемоданчика, и Клод понял, что по указанному адресу живет действительно Люсьен. Он настоял на поездке, чтобы Элен все выяснила, но, глядя, как она приближается – босиком, с новыми туфлями в руке и лицом, искаженным страданием, – пожалел о своей инициативе.

Они сели в автобус, и Клод не задал Элен ни одного вопроса, подумав: «Расскажет сама, когда вернемся домой».

Они ехали четырнадцать часов, Элен все время смотрела на небо и повторяла: «Не понимаю, почему чайка не возвращается со мной. Ей там больше нечего делать».

* * *

В день возвращения в Бретань сильнее всего огорчил взгляд Волчицы. Псина как будто поняла, что никогда не увидит хозяина. Элен боялась встречи со своей кроватью. С момента ареста она спала в ней с надеждой на возвращение Люсьена. Это поддерживало в ней жизнь. Теперь ее ночи станут холодными, даже если Волчица продолжит спать у нее в ногах.

Ей не хватило духа освободить левую половину гардероба, где все еще висели и стояли вещи Люсьена: брюки, кальсоны, жилеты, одеколон. Ладно, там будет видно. Сейчас она будет открывать только правую дверцу, за которой висят ее платья.

* * *

Тем же вечером Люсьен поставил голубой чемоданчик за комод в спальне. Эдна рассердилась. В ИХ спальне, а не в подвале, не в чулане и не на чердаке! Он захотел оставить при себе это «Средиземное море» – привилегированного свидетеля той другой любви. Среди ночи Эдна услышала, что он неистовствует, как притаившееся в углу злобное опасное животное, которое в конце концов разделается с ней.

Она «успокаивала» себя порошками морфина и уговорами… Он не ушел с ней, он решил остаться со мной, это его выбор. Позавчера вечером, в 21:05, он нежно на меня посмотрел, а на прошлой неделе поцеловал, прежде чем уйти на работу, его губы почти коснулись моих. Он улыбнулся за ужином, а десять дней назад, за обедом, он спросил, не холодно ли мне, и набросил шаль на плечи, не дождавшись ответа. Эдна тщательно фиксировала все знаки этой вероятной любви в своем эмоциональном дневнике.

Как-то раз, в воскресенье утром, через несколько недель после визита Элен, Люсьен положил чемоданчик на кровать, открыл его и долго изучал содержимое, ни к чему не прикасаясь. Эдна подсматривала из-за двери и думала, что потом обязательно поменяет белье. Он улыбнулся книгам, закрыл чемодан и снова убрал его за комод, а книги положил на пол рядом с креслом, открыл наугад первую, вторую и стал читать и перечитывать их каждый день. Томиков было штук двадцать. Десять – романы Жоржа Сименона.

С этого дня он возвращался с работы, сразу усаживался в кресло, рядом с книгами, и выглядел первопроходцем, открывающим незнакомую планету и жаждущим во что бы то ни стало найти следы древней жизни.

С этого воскресенья Эдна перестала фантазировать.

* * *

Люсьен снова и снова вспоминал, как Элен стояла в дверях. Он чувствовал ее аромат – запах розы заполнил весь дом. Маленькая изящная женщина с белой кожей, огромными глазами и лентой в волосах. Он видел, как у нее дрожат губы, как она судорожно цепляется за ручку чемодана, словно за поручни на палубе корабля, как будто боится, что ветер унесет ее прочь. Он видел только Элен. Люсьен шесть лет жил с Эдной, о которой ничего не знал. С женщиной, в которой не было самоотречения. Главной чертой натуры Эдны была сдержанность, она даже волосы убирала в безупречный пучок. А о Чайке он за несколько минут узнал все. Он называл ее так, потому что не знал имени.

Все. Он узнал о ней все, как только она вошла. Узнал, что ее любимое слово – «порядочность», что она поет, когда моет посуду, потому что терпеть не может это занятие; она никогда не вытирает стаканы, а сушит их на бортике мойки, любит заниматься любовью, как только проснется, она мерзлячка, ест красные яблоки, носит шерстяные чулки, любит ветер, а солнце – только в тени, обожает праздники на ярмарке, ей нравится писать на траву, ездить на велосипеде по лужам, играть в бабки, заплетать косы, пить «Сюз»[62], голубой цвет, полную луну, плавать, шить, ходить, мечтать, тишину, скрипящий паркет, горячую воду, рисовую пудру, белые простыни, черные платья, аромат роз, букетики сухой лаванды в шкафах, родинки, прикасаться к вещам… Знал, что у нее слабое горло и, стоит ей хоть чуть-чуть простудиться, у нее начинается насморк, что когда-то она страдала мигренями и мучилась болезненными месячными.

Все. Он помнил все – и ничего. Ни откуда она приехала, ни где они жили. Он был уверен, что жил там с этой женщиной и Эдна об этом знала. Он понятия не имел, откуда ему это известно, но она знала, знала. Знала о существовании Чайки. Ее выдавал уклончивый, убегающий взгляд.

Чайка никуда не улетела, она парила в небе, как старая подруга, еще одна тень в солнечные дни. Она часто садилась на крышу дома и смотрела ему вслед, когда он шел на консервный завод. Он не любил свою работу – там слишком сильно воняло рыбой. Ему не нравилась собственная жизнь и лицо со шрамом, которое он каждое утро брил перед зеркалом в ванной.

Держаться помогала только Роза. Роза и сигареты, он обожал курить вечерами, рассматривая какую-нибудь точку на небе.

В один из вторников он ушел с завода раньше, зная, что Эдна вернется только вечером, и снова достал чемоданчик из-за комода. Примерил, одну за другой, все белые рубашки, глядя на себя в ростовое зеркало, не узнал человека, которому они принадлежали, но позавидовал ему.

Элен попросила Клода написать объявление «Продается» черным шрифтом на белом фоне, сделала с помощью ножниц, из проволоки и ленты, дужку и повесила его на дверь кафе. Клод спросил: «Уверены?» Она ответила, что возьмет Волчицу и вернется в Клермен, к родителям. Они больше не шьют, мастерскую