Вопрос смерти и жизни - Ирвин Д. Ялом

Рассказ начинается с описания телефонного разговора между мной и одним моим близким другом и коллегой. Он просит меня поработать с Айрин – хирургом из Стэнфорда. Недавно у ее мужа обнаружили рак мозга; к сожалению, опухоль оказалась неоперабельной. Я очень хочу быть полезным своему другу, но идея лечить его знакомую кажется мне не самой удачной: согласившись, я окажусь в щекотливой ситуации, которую стремится избежать всякий опытный терапевт. Я слышу сигнал тревоги, но убавляю громкость. Дело не только в дружбе. Я знаю, почему он попросил именно меня. В то время я активно занимался изучением влияния групповой терапии. В моем исследовании приняли участие восемьдесят супругов, переживших тяжелую утрату. Мы оба – мой друг, да и я тоже – не сомневались: мало кто разбирается в этом вопросе лучше меня. В довершение ко всему Айрин сказала, что я «единственный психиатр, достаточно разумный, чтобы с ней работать». Это становится вишенкой на торте моего тщеславия – я соглашаюсь[42].

На первом же сеансе Айрин берет быка за рога и рассказывает поразительный сон, приснившийся ей накануне нашей встречи:

– Я хирург, но одновременно с этим аспирантка факультета английского языка. Мне надо было прочитать два разных текста – древний и современный с одним и тем же названием. Я не прочитала ни одного, поэтому не готова к семинару. Особенно волнуюсь, что не прочитала старый, первый текст, который бы подготовил меня к чтению второго.

– Вы сказали, что тексты назывались одинаково. Вы помните, как именно? – спрашиваю я.

– Да, ясно помню, – тут же отвечает она. – Обе книги, и старая и новая, назывались «Смерть невинности».

Этот сон был амброзией для ума, даром богов – мечтой детектива-интеллектуала, ставшей реальностью.

– Вы говорите, что первый текст подготовил бы вас ко второму. Есть ли у вас какие-нибудь предположения, что могли бы означать эти два текста применительно к вашей жизни? – спрашиваю я.

– Едва ли это можно назвать предположениями. Я совершенно точно знаю, что они значат.

Я жду продолжения. Но она молчит. Наконец я не выдерживаю:

– И эти два текста, Айрин, это…

– Смерть моего брата, когда мне было двадцать. Это древний текст. Смерть моего мужа подходит все ближе – это современный текст.

Мы много раз возвращаемся к этому сну о «смерти невинности» и ее стремлению избегать боли любой ценой. После гибели брата Айрин приняла решение разорвать все близкие отношения и больше не пускать никого в свое сердце. В конце концов, правда, она позволила себе полюбить мужчину, которого знала с четвертого класса. Она вышла за него замуж, но теперь он умирал. На первом же сеансе она ясно дает мне понять – своей немногословностью, холодностью, скрытностью, – что я ничего для нее не значу.

Через несколько недель, уже после смерти мужа, Айрин пересказывает еще один сон – самый яркий и жуткий сон, который я когда-либо слышал от пациента:

– Я – в этом кабинете, на этом стуле. Но какая-то странная стена в середине комнаты между нами. Я вас не вижу. Но прежде всего я не могу как следует разглядеть эту стену… Я вижу клочок ткани – красной шотландки, потом различаю чью-то руку, потом ступню и колено. И я понимаю, что это за стена – она состоит из тел, наваленных друг на друга.

– Красная шотландка, стена из тел между нами, – что вы об этом думаете, Айрин? – подсказываю я.

– Все ясно… Это та самая пижама, которая была на Джеке в ту ночь, когда он умер… Этот сон говорит, что вы не видите меня по-настоящему из-за всех этих трупов, из-за всех этих мертвых. Вы не можете себе представить. С вами никогда ничего не случалось! У вас в жизни не было трагедий.

На следующем сеансе она добавляет:

– Как вы можете меня понять? Вы живете ненастоящей жизнью – теплой, уютной, невинной. Вы – в кругу своей родни, все живете в одном городе… Да что вы на самом деле можете знать о потерях? Думаете, вы бы справились лучше? А если бы ваша жена или кто-то из детей должен был умереть прямо сейчас? Что бы вы сделали? Даже эта ваша щегольская рубашка в полоску – я ее ненавижу! Каждый раз, когда вы ее надеваете, я содрогаюсь. Я ненавижу то, что она сообщает.

– Что же она сообщает?

– Она говорит: «Я все свои проблемы решила. Расскажите мне о своих».

Айрин рассказывает мне о своих знакомых, потерявших супругов.

– Понять это могут только люди, которые сами прошли через это. Это безмолвное тайное сообщество… Людей, которые действительно знают – все они выжили, потеряв своих близких, лишившись их. Все это время вы убеждали меня отделиться от Джека, повернуться лицом к жизни, найти новую любовь – и все это было ошибкой. Это ошибка самодовольства, ошибка таких, как вы, которые никогда никого не теряли.

Несколько недель она продолжает рассуждать в том же духе, пока наконец я не теряю самообладание:

– Значит, только потерявшие близких могут лечить потерявших близких?

– Те, кто сам прошел через это, – спокойно отвечает Айрин.

– Я слышу эту чепуху с тех пор, как начал работать терапевтом! – взрываюсь я. – Только алкоголики могут лечить алкоголиков? Или наркоманы – наркоманов? И нужно страдать расстройством пищевого поведения, чтобы лечить анорексию, или быть депрессивным или маниакальным, чтобы лечить аффективные расстройства? Может, нужно быть шизофреником, чтобы лечить шизофрению?

Позже я рассказываю ей о своих исследованиях. Я говорю, что все вдовы и вдовцы постепенно отдаляются от своих умерших супругов. Фактически мы обнаружили, что у супругов, которые были счастливы в браке, этот процесс происходит легче, чем у тех, кто был недоволен семейной жизнью: последние оплакивают не только смерть близкого человека, но и свои впустую потраченные годы.

Айрин пропускает мои слова мимо ушей и спокойно замечает:

– Мы, потерявшие близких, научились отвечать так, как нужно исследователям.

Так продолжается месяцами. Мы боремся, мы спорим, но мы остаемся вовлеченными. Состояние Айрин постепенно улучшается.

В начале третьего года терапии она встретила мужчину, которого полюбила, и впоследствии вышла за него замуж.

110 дней спустя

В субботу я просыпаюсь рано утром от сильной боли в шее. Я вылезаю из постели. Шея ноет и не поворачивается. Ничего подобного со мной прежде не случалось. Боль сохраняется в течение целой недели, несмотря на шейный ортез, обезболивающие, миорелаксанты, горячие и холодные компрессы. Каждый в моем возрасте мучается телесными недугами, но я сталкиваюсь с такой постоянной, усиливающейся болью впервые.

В понедельник я иду на прием к неврологу, у которого наблюдаюсь из-за проблем с равновесием. Наиболее вероятная причина нарушения равновесия – небольшое кровоизлияние в мозг, хотя несколько рентгеновских снимков не позволили поставить окончательный диагноз. В дополнение к проблемам с равновесием невролог обращает внимание на ухудшение памяти, которое меня сильно беспокоит, и дает мне пятнадцатиминутный письменный тест. Мне кажется, что я хорошо с ним справился, но я рано радуюсь. «А теперь, – говорит невролог, – повторите те пять слов, которые я просил вас запомнить». Я не только забыл все пять, но и забыл, что он вообще просил меня что-то запомнить.