Там, за зорями - Оксана Хващевская

было сил. Не хотелось быть ни гордой, ни недоступной, ни упрямой, ни мятежной, ни капризной, ни взбалмошной. Хотелось любить. Безоглядно, безумно, страстно. Хотелось познать счастье быть любимой.

Дорош, он был… Да, отнюдь не принцем, о котором мечтает любая девушка. И Злата в том числе. Да, не любили его в деревне, да, не без основания, и девушка это знала, не настолько любовь слепила ее. Но было еще и другое… То, чего не знали в деревне, никто не знал, только она. Он ведь всегда был рядом, когда было опасно, пусть девушка и не хотела даже себе в этом признаваться. Он провоцировал ее, дразнил и насмехался, но Полянская была уверена, что он никогда намеренно не причинил бы ей вреда. Он бросился за ней в горящий дом и спас Маринку, зная, что это важно для нее. И та невероятная нежность, с которой он держал ее сегодня в объятиях, и его поцелуи… И он ведь действительно ревновал ее к Лешке! Господи, неужели она и вправду дорога ему? Как же хотелось, чтобы это было именно так!

Она шла и спотыкалась, не видя дороги перед собой. И впервые мечтая, знала, мечты сбудутся, сбудутся обязательно.

Покидая в спешке дом, она забыла его запереть, это немного привело ее в чувство, когда она вернулась. Проверив первым делом наличие ноутбука и денежных запасов и убедившись в их целости, Злата вымыла лицо и руки, заперла двери, сбросила с себя грязную одежду, переоделась в ночную сорочку, сварила чашечку кофе и забралась в постель под одеяло. Уж неизвестно кто придумал, будто кофе бодрит и гонит сон. На нее этот ароматный напиток действовал с точностью до наоборот. Вот и сейчас, выпив маленькими глоточками обжигающе горячий кофе, она подоткнула под щеку подушку, натянула до подбородка одеяло и погрузилась в безмятежный счастливый сон…

Проснулась ближе к обеду. Повалялась немного в постели, поднявшись, раздвинула шторы на окнах и распахнула рамы. Вспоминать о вчерашнем пожаре не хотелось, так же, как и о том, чем все чуть не закончилось. Настроение было приподнятым, хотелось смеяться и петь, поэтому Злата и не стала звонить Язиковым. Не хотела портить себе настроение, выслушивая причитания бабы Ариши или виноватые Марикины оправдания, ведь сколько раз та обещала Злате не пить. Обещала легко и бездумно, причем обе ведь знали, что это все слова. Не сдержит Маришка обещание, не сможет. А то еще и вовсе трубку Сашка возьмет, и тогда уже не сумеет смолчать Полянская и скажет ему все, что думает!

Она порхала по дому, чувствуя какое-то лихорадочное возбуждение, от которого дрожали руки и совсем не хотелось есть.

И, наверное, впервые со дня ее приезда Злата достала из шкафа косметичку и уселась перед зеркалом, чтобы сделать себе макияж. Впервые за эти несколько месяцев ей по-настоящему захотелось выглядеть красиво. Она немного подвела коричневым карандашом брови. Воспользовавшись жидкой подводкой, умело сделала глаза невероятно огромными и выразительными, а ресницы подкрасила тушью. Легкая полупрозрачная пудра персикового оттенка сделала кожу ее лица бархатистой и сияющей. Она хотела было еще и помадой воспользоваться, но потом передумала. Вместо этого брызнула на шею и запястья немного тонкого дорогого французского парфюма. Долго мудрила с волосами, а потом все же решила просто разобрать их в пробор и оставить распущенными.

Злата надела тонкую, почти прозрачную белую маечку с легким замысловатым узором, похожим на иней на стекле, а к ней черную длинную юбку с оборками.

Злата Полянская знала: Дорош придет. Интуиция, которая вообще-то редко подводила, просто «вопила» об этом! Он не был рядом сейчас, их разделяли сотни метров, но это не имело значения!

Все чувства, как оголенные провода, были обострены до предела. И что там сотни метров, если сам воздух во всем пространстве просто искрился и звенел от накала страстей.

Сегодня, именно сегодня все повторится снова! И та ночь, и то безумие, только сегодня все будет по другому — нежнее, дольше. И Дорош больше не уйдет. Она не позволит ему уйти! Почему, ну почему он не поторопится? Злате так хотелось оказаться в его объятиях, позабыть обо всем! Она хотела его. Никогда раньше она не желала так сильно близости с мужчиной и даже не думала, что способна на это.

Она металась по дому, кусала губы, а воображение рисовало картины одну красочней другой…

«Интересно, где все произойдет?» Полянская сменила посыльное белье на кровати и с сомнением покачала головой: кровать была всего лишь полуторной.

«А что, если включить музыку?» Она открыла ноутбук и собрала в отдельную папку медленные композиции, которые могли бы звучать, не переставая. Жаль, не было свечей, а то она могла бы расставить их по всей комнате и зажечь. Получилась бы романтическая атмосфера, а легкий ветерок, проникая в распахнутые окна, заставлял бы пламя трепетать. Ах, нет! Глупость несусветная! Они увлекутся друг другом и еще дом сожгут!

На ужин Злата вообще махнула рукой. Вряд ли в таком состоянии она способна приготовить что-нибудь съедобное. К тому же ей совершенно не хотелось, чтобы Дорош знал, как она ждала его и готовилась. И вообще, что-то он не особенно торопится…

Разбив чашку на кухне, Злата решила, что с нее довольно и лучше покинуть дом, пока она но натворила тут дел. Прихватив очки от солнца, она вышла во двор и в калитке столкнулась с бабой Маней, ближайшей подругой покойной бабушки.

— 3латуля, як добра, што ты дома! — немного запыхавшись выдала та с ходу и опустилась на низкую лавочку у колодца.

Злате пришлось присесть рядом, правда, она не была уверена, что сейчас в состоянии кого-то слушать и что-то обсуждать.

— Что-то случилось, баба Маня? — спросила девушка, сжав ладони в замок на коленях и устремляя немигающий взгляд к горизонту.

— Ой, мая ты умучачка, здарылася! Да яшчэ што! Учора, када пожар быу, мой Босiк з цэпу сарвауся i па агародам рвануу к Цiмафееуне? То, што агарод тpoxi патаптау, дарма, не конь. У яе адзежа сушылася на вяроуцы. Каб ты бачыла, Златуля, што з яе стлалася. Начнушку i дзедавы штаны на мелкiя кускi парвау, а куртку не пасiлеу, так на агародзе у мяне зарыу. Пра куртку я маучу, дзе я яе вазьму, а штаны з начнушкай трэба адкупiць!

Девушка прыснула и тут же прикусила губу, хоть и рвался из труди истерический смех. Но она не могла позволить себе рассмеяться. Бабе Мане все произошедшее не казалось смешным. И обижать старушку не хотелось, к тому