Игра в гейшу. Peek-a-boo - Яна Лапутина

После затянувшейся до упора паузы Машка вошла в тему пушкинскими строчками:

– ...Но, как видно, печаль минувших дней в моей душе чем старе, тем сильней...

– Вот-вот, – подхватил Отари. – Откуда знаешь? Хорошо.

Я заглянула, предварительно позвонив, к администратору. Она уже приготовила кофе и крохотные рюмочки.

– «Бенедектин». Натуральный. От Легри. Он очень... – она не договорила и без того понятное.

– Вот и хорошо, что так, – сказала я, пригубив обжигающий, вязкий на вкус ликер.

– Гийом собрался было уехать. Говорит, кто теперь к нему пойдет?..

– А вы? – спросила я.

– Я? – Она игриво блеснула глазами.

– Понятно, – сказала я.

– Он мне про схожесть с Роми Шнайдер и так далее...

– А вы действительно...

– Я знаю. Один типаж. Иногда это помогает, вот как в случае с Легри.

– И только? – подыграла я, чтобы приглушить тревожный отзвук происшествия. Оно конечно же было, как говорят космонавты, нештатным. И чувствительно пробежавшимся по номерам «фермы». Всем нам свойственно переносить чего-то случившееся с кем-то на себя. Администратор, не захотев поддержать игривость, спокойно сказала:

– Все врачи, сестры провели и ведут успокоительную работу. Я особо поблагодарила Отари.

– Я тоже.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Испугались?

Я кивнула.

– Все рассуждают про жизненный опыт... А обстоятельства-то всегда разнообразнее. Вам тут, чуть не забыла, прислали что-то большое и тяжелое. Унесете? – Администратор принесла к столику «это», упакованное в оберточную бумагу и обтянутое капроновой бечевкой. – Я прикинула... сантиметров шестьдесят на сорок.

– Донесу, – сказала я, – кофе и ликер замечательные.

Четыре портрета – мой, Иркин, Таньки, и Машки – под стеклом, в тонированных под старое дерево багетах. Я поставила их в ряд, один к другому, на диване. Сама села в кресло напротив.

«Надо же, – подумала я, – как это Леша смог углядеть в нас такое?»

Я, видимо, шла куда-то, чем-то озабоченная, а меня кто-то окликнул. Камера точно схватила всю правду. Интерес, любопытство, даже легкий испуг от неожиданности и, наконец, удовлетворение от разгаданного раздражителя. Полуоборот-оглядка, динамика ожидания в напряженном профиле, полуулыбка... Неужели это я? Если по правде, я попривыкла к своим фотосессиям, глянцевые журналы не обходили меня своим вниманием и я почему-то, не знаю почему, не очень нравилась себе вот такая, фотографическая. Казалось, что я не «получаюсь». И что в жизни я совсем другая. Такое – общеизвестно.

Лешин портрет открывал не просто мою внешность. С ней у меня было все в порядке. Чуть поярче, чуть потускнее. Раз на раз не приходится. Он показывал меня во мне. Умную, настороженную, доверчивую, обманываемую. Никогда, до этого портрета, я еще не видела в себе подобного. Оказывается, невидимость душевных свойств материализуется до осязательности. Зрачок моего левого глаза под поднятой от неожиданности бровью будто рассказывал про мою незащищенность.

«Неужели все это увидят все?» – подумала я и нервно сглотнула подкативший к горлу комок.

Танька смеялась. Вовсю. Она запрокинула голову с разметавшимися русыми волосами. Рот был раскрыт и влажен. Зубы сочны и белы. Даже в таком положении угадывалась красивая четкость Танькиного профиля. Но конечно же губы... Куда там Джулии Робертс! Танькин рот так и притягивал глаза мужиков. Чувственный, большой, сексапильный. С таким человеком, как Танька, жить можно было бы весело и беззаботно.

Машкино лицо, снятое Лешей, заставляло думать. Он взял ее объективом в упор. Почти что вплотную. Но при этом перекрыл саму оптику чем-то невидимо-сетчатым. Машкины широко раскрытые глаза смотрели не прямо, а немного вниз. Отчего и возникло ощущение отрешенности и задумчивости. Ее светлое пикабу только подчеркивало это. Мне вспомнились слова прабабушки:

– Когда человек рождается, к нему с неба спускается душа. Это хорошо. Но людей теперь стало много рождаться, и потому душ на всех не хватает. Вот некоторые и живут без нее, без души-то...

Машкина душевность была очевидна, даже как-то преизбыточна, что ли... Не в плохом смысле, конечно, а как бы в чересчур обнаженном. Такое, я уже знала, отталкивает. Отпугивает. Ведь мало кто не знает, что бывают люди умнее своих талантов, а бывают, наоборот, глупее. Машина душевность была сильнее ее характера. Это прочитывалось в ее красоте. Отсюда и возникала, ощущалась печаль... Вспомнилось: «словно ветром тронуло струну»...

И, наконец, Ирка. Ее отражение. Я уже рассказала, что навыдумывал Леша, снимая Строгову, но то, что получилось – не пересказать. Иркина голова с мелким-мелким ежиком только привставших после тотальной стрижки черных волос на тонкой, гибко изогнутой шее была отделена от всего. Она как бы покоилась на нереальной, какой-то ангельской белизне. А дальше, я не могу... Ее слезинка, выкатившаяся на нижнее веко полуоткрытого или, наоборот, полузакрытого левого глаза, спорила своей искристой прозрачностью с бриллиантовой пылью на крестике. И вот эта, казалось бы не стыкуемая взаимосвязь и перекличка между рожденным душой и изготовленным руками, вдруг стала реальной, живой, и от этого щемяще захватывающей сердце.

Первой ко мне пришла Машка, потом Танька, потом Ирка. Они, не сговариваясь, молча уселись напротив самих же себя. Я отошла к окну. Когда я повернулась к подругам, то, честно говоря, чуть не заплакала. Девки, сраженные чем-то, впервые открытым в себе, прижались друг к другу и беззвучно нюнили.

«Вот что такое красота, – подумала я. – А вы говорите...»

Позвонил Леша. Я написала эти два слова и задумалась. Как просто – «позвонил Леша». А если попытаться углубиться в эти воссоединенные глагол и существительное, буквы? Если попытаться дешифровать это воссоединение? Ведь, чтобы глагол стал поступком, действием, его непременно что-то должно подвигнуть, подтолкнуть на это.

Я легко восстановила в себе Лешин портрет. Его лицо. С внимательным темно-коричневым взглядом. Его светлоту – от белесых волос на правильного контура голове до такой же белесости бровей, ресниц и двухдневной щетины.

Мужчины не имеют права быть красивыми. Это мое убеждение. Красота – привилегия женщин. У мужчин красота перерастает в смазливость. Не правда ли? Какое это противное слово. Привлекательность, вот чего вполне достаточно для человека мужского пола. Внешность Леши была привлекательной. Даже небольшая оттопыренность его ушей как бы подчеркивала, усиливала общую внимательную наблюдательность, исходящую от Леши. Я попыталась сопоставить два облика: Лешин и Димин. Первый смотрелся открытей, а второй – привлекал, так и захотелось сказать, «покерной» непроглядностью. Если вам когда-нибудь доведется присутствовать при серьезной игре мужчин в покер, всмотритесь в их лица, когда они, получив карты, вчитываются в их содержание, медленно-медленно приоткрывая, только себе, их масти и звания. Так вот, Дима утрачивал «покерность» только в постели... Что в ней мог утратить Леша, я не знала.