Женщины - Ирина Александровна Велембовская

пропадает! Сгубила мужика!.. Премию ему хлопочешь, а ему твоя премия как гробовая доска!..

Значит, уже известно стало, какой разговор был на этой неделе у Вари с начальником цеха. Тот спросил, кого Варя к празднику намечает на премию. И она, собрав остатки былой смелости, назвала Лариона, тихо пояснив:

— Вы не подумайте чего… Только лучше Золотова у нас в бригаде никто не робит. Он судьбой и так принижен, так уж вы отметьте его перед людьми, пособите человеку голову поднять…

А когда начальник, криво усмехнувшись, сказал: «Слушай, Жданова, неудобно получается… Сама понимаешь…», — у Вари вырвалось:

— Как не понять! Тогда и меня сымайте с вашей доски и портрет мой из газеты выбрасывайте. Вешайте тех, кто святой или кто за бабьей спиной всю войну по конторам да по орсам спасается!

Потом она плакала в темном углу, за гудящей печью. Ларион видел это, но не смел подойти. А, может быть, если бы подошел, она бы кинулась к нему…

— …Чего же с Ларионом-то, Клавде́я? — мрущим шепотом спросила Варя бывшую свою товарку.

— Вина где-то добыл и пьет, — сказала Кланя. — А и пить-то не умеет: кривится весь и плачет. Я уж к нему и так и сяк, а он меня обругал по-плохому. Никогда я, Варька, от него раньше такого слова не слышала. Видно, довели мужика!..

Обе сидели и смотрели друг на друга налитыми слезой глазами.

— Твой-то где сейчас?

— Спит… Рыбачил зарей. Принес в ведре на донце…

— Не надо бы мне ходить к тебе, — вздохнув, сказала Кланя. — Да так-то оставить тоже нельзя. Вчера, гляжу, уполномоченный заявляется, этот — в голубом картузе. Слышу, Лариона отозвал и объясняет: «Ты, мол, что это разврат семейной жизни устраиваешь? Подсыпался к жене фронтовика!.. Если, говорит, история эта еще потянется, так и знай: сидеть будешь».

— А Ларион что? — в ужасе спросила Варя.

— Белый весь стал. «По какой же, говорит, статье закона вы меня посадите?» А тот: «Статью подберем, за этим у нас дело не станет. Кулаков недобитых жалеть не будем». Ты, Варвара, дошла бы, бу́ди, до общежития Ларька-то в лежку лежит, а ему с вечера на смену. Не подымется, так и впрямь под суд угадает. Пропади она баня твоя, выручать надо человека!

Первое, что увидела Варя, выйдя из бани на солнечный свет, было Пашкино бледное лицо. Он стоял возле самой стенки, на скользкой прошлогодней дернине, одетый кое-как со сна, и нижняя губа его легонько дрожала.

— Варька, — сказал он тихо. — Ты не подумай, что я… Я не сука какая-нибудь, чтобы доносить… Я солдат! Я смерть видел… Нам эти голубые картузы ни к чему, без их разберемся… Веришь, Варька?..

— И то ладно, что хоть не ты… — Варя смерила Пашку глазами. — Да не легче от этого.

Ларион лежал на своей койке ничком, беспалая рука его свисла, касаясь пола. Вино, которое он почти силком в себя влил, пахло бензином. Оно не прибавило ему ничего, кроме полынной горечи, отравило его и сбило с ног.

Соседи по койкам сидели хмурые: чувствовали, что надо чем-то помочь человеку, но не знали чем.

— Уж сматывался бы ты лучше отсюда, — угрюмо сказал Сашка-шофер. — Черта ли ты здесь не видел? Бабы везде будут.

Мишка-татарин качал круглой стриженой головой.

— Зачем чужой жена трогал? Девка нет?

Новый жилец, тот, что сменил Васю-пекаря, незамысловатый, добрый мужичок, тоже подал голос:

— Как это вы судите, ребята! А если баба-то уж больно хороша? Я по себе знаю…

На него цыкнули, не дали договорить: в дверь тихо вошла Варя.

Она приблизилась к Ларионовой койке и стала, молча сцепив пальцы на груди. И хотя она никого не просила, все встали потихоньку, чуть косясь на Лариона, и, переглядываясь, пошли к дверям.

— Ларион Максимыч! — позвала Варя и тронула его за плечо.

Он чуть дрогнул и приподнял голову.

— Ларион Максимыч, — еще раз сказала Варя. — Я к тебе пришла… Я знаю, тебя обидели. Но я тебя прошу: подымись. Нельзя, Ларя!..

Она чувствовала, что он ее слышит, хотя молчит и снова уронил голову. Одолевая страстную охоту опять дотронуться до него рукой, Варя продолжала:

— Будешь так-то лежать, ты им свою правоту не докажешь. Мы с тобой сейчас не мужик с бабой, мы у войны в работниках. Понимать надо, Ларя! Вставай, до смены полчаса всего. Идти надо.

И когда Ларион, с трудом держа голову, без воли в руках, горбатясь, сел на койке, обратя к Варе белое немое лицо, она взяла это лицо в ладони, долгим взглядом посмотрела в Ларионовы глаза, потом стала на коленки и принялась обувать его.

Она сама не знала, откуда пришла к ней прежняя сила. Ларион подчинялся, она натянула ему спецовку, застегнула рубаху у ворота, нашарила под матрасом рукавицы. И только когда надевала ему шапку на светлую, просившую ножниц голову, руки ее вдруг задрожали, и она отступила на миг: ей показалось, что виски у Лариона уже с сединкой.

— Ларион Максимыч, — совладав с собой, тихо сказала Варя. — Ты не бойся, никто тебя не тронет. Сейчас прямо к крестному, он все знает… — И в последний раз спросила с надеждой: — Дойдешь ли?

Он поднял голову. Посмотрел в окно, за которым уже светились мелкие, как россыпь, звезды, потом на Варю.

— Дойду, — сказал он.

Они шли по поселку, посреди улицы, не хоронясь ничьих глаз. Ларион был еще нетверд в ногах, и Варя поддерживала его. Хмель постепенно покидал Ларионову голову, и он с каждым шагом шел тверже. Потом он и вовсе высвободил свой локоть из Вариной руки и сам взял ее ладонь в свою беспалую руку. Так они и пошли дальше, будто освободились от всего страшного, что еще час назад их разделяло.

Дела семейные

1

— Васька, подожди меня!.. — кричал старший брат, припадая на белую, наколотую жесткой травиной ногу. Он сопел, потому что уже сильно простудился на июньском речном ветру, и дышал ртом, выпятив вперед маленькие потрескавшиеся губы.

Младший приостановился и подтянул съехавшие под круглый живот штаны.

— Бежи скорее, Валичек! — позвал он и помахал коричневой короткой рукой.

Младше он был всего на полчаса: братья были близнецами.