Женщины - Ирина Александровна Велембовская

— Любит он меня, — коротко сказала Варя.

Ларион резко отодвинул ее и поднялся.

— Ну, раз любит, значит, все! Спасибо, что хоть долго за душу не тянула, не игралась, как кошка с мышом.

— Ларя!

Он отбросил ее руку.

— Убери!

— И сказать по-хорошему не дашь?

Ларион повернулся и зашагал, надвинув лисью шапку на самые глаза. И Варя, оставшись одна в темной сырой роще, показалась сама себе такой горькой и побитой.

— Ларя! — в последний раз крикнула она ему вслед и побежала, спотыкаясь.

Он только чуть приостановился, но не обернулся и, махнув рукой, пошагал прочь. И Варя одна побрела через сиротски-бледное, пустое поле.

…Дневная смена шла к концу. Сыпались искры из печи, грохал молот. На металлические плиты пола ложились багряные языки, словно разливалась живая кровь. В раскрытую дверь рвался солнечный луч, вихрилась жаркая пыль, как сотни мельчайших птах, которых без солнца и не увидишь.

Ларион разогнулся, снял рукавицу с покалеченной руки и вытер соленый пот с лица. Окинул взглядом цех и вздрогнул: по цеху шел Павел Жданов.

На дворе было еще далеко до полной весны, еще по-за углам лежал серый снег, но Пашка был без шинели, по-молодецки затянутый в гимнастерку, при полном фасоне. Фуражка с черным кантом заломлена, завитки волос положены на лоб. А на руках почему-то надеты были черные кожаные перчатки. Не спешно маневрируя между стоп железа, Пашка двигался по цеху, шел аккуратно, чтобы не зацепиться за обрезь и не запачкаться. И улыбался всем доброхотно, весело и самодовольно.

Ларион поискал глазами Варю. Она стояла у самой печи с клещами в руках, какая-то маленькая и незаметная теперь. Она тоже увидела Пашку, и Лариону показалось, что она вроде бы шатнулась и взялась рукой за стенку. Как раз в это время прервал свой грохот молот, и по цеху плыл только мерный гуд моторов да слышен был шершавый шелест роликов в печи. И, пользуясь затишьем, Пашка громко сказал:

— Здорово, ждановская бригада! С артиллерийским приветом!

Вряд ли кто посчитал, что Пашка пришел посмотреть цех, где сам две зимы назад грузил и возил железо, одетый в корявую, пропыленную робу. Все решили, что он пришел посмотреть соперника.

Вряд ли кто посчитал, что Пашка пришел посмотреть цех, где сам две зимы назад грузил и возил железо, одетый в корявую, пропыленную робу. Все решили, что он пришел посмотреть соперника.

…Пашка разглядывал Лариона с полминуты. Последнее время тот забыл о бритве, и к черным от гари губам его тянулись русые нити усов. Разлезшаяся на груди рубаха просила иглы и ниток. Ларион стоял, опираясь на железную клюку, конец у которой еще прозрачно краснел, разогретый в топке. По серому лицу бежал отблеск пламени, растворялся в потемневших от напряжения глазах. Горячий воздух из подтопков шевелил волосы на непокрытой голове.

Ларион выдержал Пашкин взгляд. В лице у него ничего не шевельнулось. Потом он сделал беспалой рукой знак, чтобы Пашка отошел, и открыл пылающую топку, размахнулся лопатой и швырнул уголь. Пашка отпрянул, стал поодаль, и, пока Ларион кидал, он не шевелился, как будто завороженный огнем. Потом оба сразу оглянулись на Варю. Она все еще держалась за стенку, щупая ее, как слепая.

Пашка рванулся к жене; бросил лопату и Ларион и тоже подался вперед. Но его сразу же остановил окрик Вариного крестного:

— Золотов! Печь гляди!..

Ларион, пятясь, отошел к топкам.

10

Суббота — особо славный день. А в эту субботу солнца было столько, что хватило бы всем весенним субботам. Уходил апрель.

Варя отомкнула баню, выгнала плесневелый холодок, кинула перед каминкой беремя шершавых березовых дров. И присела на холодный сухой залавок.

В окошко било солнце, бегало по скобленым лавкам, по выбеленной печи. Варя попробовала в задумчивости поймать солнце в горсть и бессильно опустила руку.

Этой весной шесть лет, как она за Пашкой. Ох, какая же была та их первая весна!.. Вот так же по субботам с полудня она, бывало, наводила в этой самой бане хозяйский порядок, ожидая Пашку домой. Припасала вольной воды, запаривала в липовой кадке два березовых веника, и шел по бане горьковатый лесной запах. Обметала стены, окатывала лавки… Пашка, как только заходил, с маху жахал полное ведро холодной воды на раскаленные кирпичи и, весь окутанный белым горячим паром, рыча лез на полок.

Пашка был озорной и сильный. Озорства его Варя боялась и ждала. Когда он напаривался досыта, она подавала ему чистое, но ветхое белье. Уже тогда жила в ней хорошая хозяйка: крепкого белья после бани сразу надевать не давала. Только когда совсем обсохнешь, попьешь чаю, жар выйдет по́том, окрепнет тело, тогда можно надевать хорошее. А на горячее тело тянуть — только рвать.

Варя вспомнила и себя, счастливую возле Пашки. Они сидели рядышком за столом, и горячий пот щекотал ей розовую открытую шею, бежал за воротник. Она брала большой гребень и, вся розовая и припухшая, смотрела на себя в зеркало, разбирала густые, слипшиеся волосы, плела косу, которая толстой черной плетью ложилась на белую рубашку. А Пашка баловался, брал эту косу и концом щекотал лицо то себе, то ей.

— Цыганка! — говорил он, улыбаясь во всю щеку. — Во́лос-то как у коня, только бы на леску. Норовитая! — И лез целовать, не стесняясь домашних.

…И что же сейчас от всего этого осталось? А ведь кругом все как будто то же самое: весенний день, солнце, тот же запах студеной воды и запаренного березового листа. И вот все из рук валится, и ни до чего нет охоты. А ко всему тому еще страх за Лариона.

Пашка с того дня, как увидел Лариона в цехе, стал угрюмее: наверное, раньше он себе представлял своего соперника ничтожнее. Ему бы легче было, увидь он сытого, набалованного заботой и легким трудом. В тот день Пашка ничего Варе не сказал, но был момент, когда она почувствовала, как остановился на ее спине Пашкин взгляд, и, вздрогнув, обернулась. Вздрогнул и Пашка, прижал губу, словно через силу усмехнулся.

…Запела дверь: кто-то зашел в предбанник. Варя решила, что это муж. Но вошла Кланя. На сапогах комья грязи: видно, пробиралась огородом.

— Париться собираешься? — холодно спросила Кланя и села на лавку, пачкая сапогами чистый пол. — Ну, Варвара Касьяновна, как делишечки? Муженек не попрекает?

И, не ожидая Вариного ответа, она тихо вскрикнула:

— Ох, и змея же ты!.. Ларион-то