Атлас. История Па Солта - Люсинда Райли

– Мсье Иван, я не уверен, что Элле сможет поддержать такой нелепый розыгрыш, – возразил я.

– Здесь не понадобится никакого розыгрыша. Я сообщил Туссену и Мулену, что юная дама не знает о своем происхождении, а мсье Рахманинов придет в ярость, если она узнает об этом. Я могу гарантировать их молчание; они не хотят расстраивать великого русского композитора.

– Мсье Иван…

– Бо, полагаю, ты хочешь, чтоб вы обучались одновременно? Разумеется, нам придется перекроить расписание уроков, а эта подробность насчет мсье Рахманинова гарантирует, что все пройдет гладко.

Я неохотно согласился поддержать план мсье Ивана при условии, что он косвенно обеспечит Элле еще один уровень защиты. Туссен и Мулен не осмелятся на резкую критику дочери Рахманинова. Хотя, должен признать, мысль о пятне на репутации великого композитора наполняла меня ужасом.

После наших уроков и перед возвращением в «Apprentis d’Auteuil» мы с Элле завели привычку покупать мороженое в маленьком кафе на авеню Жан-Жар, а потом гулять по набережной Сены. Эта привилегия была получена от мадам Ганьон, которая сохраняла неувядающую благодарность за то, что мне удалось обеспечить высшее музыкальное образование для ее подопечной. За последние недели мы раздвинули границы дозволенного, возвращаясь обратно все позже и позже. Иногда мы берем с собой книги и рисовальные принадлежности. Элле читает вслух, а я рисую. Я не считаю себя одаренным живописцем, но мои пейзажи постепенно становятся лучше.

Несколько дней назад Элле положила голову мне на плечо и стала пересказывать «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Я прекратил попытки изобразить цветущий конский каштан и посмотрел на ее светло-русые волосы, а потом на спокойную реку. Лучи майского солнца танцевали на водных струях.

– Любовь подобна дереву: она произрастает сама по себе, ее корни находятся глубоко внутри нашего существа, и она продолжает властвовать даже над сердцем, которое обращено в руины, – процитировала Элле. – Это необъяснимо, но чем более она слепа, тем более привязчива. Она сильнее всего, когда совершенно неразумна… Думаешь, это правда, Бо? Люди могут быть ослеплены любовью?

Она посмотрела на меня. Я покачал головой и взялся за перо.

«Наоборот. Я думаю, любовь позволяет человеку открыть глаза».

Я удержал ее взгляд. Элле подняла голову и поцеловала меня. Поцелуй был более долгим, чем первый, ее теплые губы нежно прикасались к моим. Когда она отстранилась, я ощутил легкую невесомость, головокружение и приятное щекочущее чувство в животе. У меня вырвался невольный смешок, и Элле тоже рассмеялась. В приливе смелости я взял ее за руку. При каждом нашем следующем свидании я снова и снова делал это.

Она вселяет в меня ощущение безопасности. Раньше я думал, что это ощущение связано с теплым домом, с едой на столе и деньгами в банке. Но Элле научила меня, что можно спокойно обходиться без этого, пока ты вместе с…

После множества внутренних дискуссий и размышлений я пришел к определенному выводу.

Да, я полностью, безусловно и безнадежно влюблен в Элле Лепэн.

15

Надеюсь, моя способность к прозаическим излияниям не уменьшилась за последние несколько месяцев. По правде сказать, решившись заговорить с мсье Ландовски несколько месяцев назад, я не ощущал потребности вести дневник ради моего доброго хозяина, и если вы каким-то образом читаете эти строки, то обратите внимание, что я оставил привычку вставлять благодушные замечания ради ублажения любопытных глаз. Это потому, что я стал полностью доверять членам семьи Ландовски. Они продолжают кормить меня и обеспечивать крышу над головой.

Я нахожу целебным поверять бумаге мои сокровенные мысли. Разумеется, большинство людей могут выразить их в разговоре с другом или членом семьи, но, когда я начинал, у меня не было такой роскоши. Теперь я могу беседовать с мсье Иваном, который умеет хранить секреты. В начале осеннего семестра он поделился со мной некоторыми соображениями.

– Бо, у меня было время подумать о твоем прогрессе во время летних каникул. Многие бы позавидовали твоей жизни: учеба в Парижской консерватории, возможность работать рядом со всемирно знаменитым скульптором… не говоря уже о благосклонном внимании некой голубоглазой блондинки.

Я покраснел.

– Да. И я очень благодарен за это, мсье Иван.

– Тем не менее… нам до сих пор не удалось научиться расправлять плечи.

– Что вы имеете в виду?

– Я убежден, что ты сможешь стать виртуозом. Твои музыкальные способности далеко превосходят способности тех, кто зарабатывает игрой себе на жизнь.

– Спасибо, мсье Иван.

– Но твои плечи – это проблема, которую так просто не решить.

– Ох. – Его непредвзятая оценка была острее кинжала.

– Не падай духом, юный Бо. Разумеется, я буду продолжать твое обучение. Но я настаиваю на расширении репертуара. – Он встал и подошел к большому футляру у стола. – Ты заметно подрос за это лето, и это очень поможет нам. – Я смотрел на футляр. – Что ты думаешь насчет виолончели, Бо?

У меня не было особого мнения, и я честно признался в этом.

– Это чудесный инструмент, необыкновенно глубокий и полнозвучный. У него широкий тональный диапазон: от сурового, торжественного басового регистра до страстных вспышек в верхнем регистре. Как по мне, так он немного похож на тебя. Ты познал огромную боль и страдания, однако в тебе есть нечто героическое. Я невольно думаю, что, несмотря на все, тебе суждено стать великим.

– Виолончелистом? – простодушно спросил я.

Мсье Иван добродушно усмехнулся.

– Возможно, виолончелистом. А может быть, кем-то другим. Я хочу сказать, что виолончель обладает свойством раздвоенной личности. С одной стороны, это мощный, хотя и меланхоличный басовый инструмент, но с другой стороны, она может возвышаться до героического тенора. Думаю, она подойдет для тебя.

– Я никогда не играл на таком большом инструменте, мсье Иван. Но, конечно, я готов попробовать все, что вы предлагаете.

– Хорошо. Лучшая часть моего замысла состоит в том, что виолончель удобно размещается между ногами. Тут не будет надобности напрягать плечевые мышцы, чего от тебя требует скрипка. Это мой второй инструмент, так что я сам буду учить тебя.

Так я начал играть на скрипке по вторникам и на виолончели по пятницам. Сначала было странно помещать такой крупный инструмент между ногами и держать смычок на уровне живота. Но я всей душой предался новому занятию и был доволен своим прогрессом. Разумеется, у меня не было собственной виолончели, поэтому я не мог заниматься дома. С другой стороны, это обострило мое восприятие и усилило желание получать максимальную пользу от уроков в консерватории.

Сегодня я решил снова взяться за перо, потому что наступил канун Рождества, а мой отец говорил, что это время для размышлений