Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

неделю. Каждый день она, выполняя свою работу, переступала через трупы. Каждый день в Биркенау прибывали поезда – новая платформа служила гордым доказательством эффективности германской машины смерти. Стены блока 24 содрогались от грохота железной дороги, и грохот этот служил напоминанием: ваше убежище непрочно, ваша защита эфемерна, вы можете стать следующими.

Впрочем, какая разница?

Ана не получала посылок от Бартека с Пасхи. Тому могла быть масса причин, но Мала чутко следила за всем происходящим, и она знала, что здесь, в Биркенау, посылки по-прежнему принимают. Значит, либо их забирают где-то еще, либо Бартек ничего не отправлял. А если он не отправлял…

Ана поставила ведро на землю, чтобы перевести дух. Она всегда гордилась своей силой, умением много работать и мало спать, своим крепким здоровьем, но Биркенау лишил ее всего. Она по-прежнему много работала, мало спала и оставалась относительно крепкой – по крайней мере, в сравнении с другими узниками лагеря. Но стареющее тело постепенно давало о себе знать. Это должно кончиться.

Расправив плечи и потянувшись, Ана посмотрела в небо, молясь, чтобы появились самолеты. Доходили слухи, что союзники высадились в Европе. В мужском лагере кто-то сделал радиоприемник и настроил его на Би-би-си. Наоми узнала об этом в Канаде, но никто не знал, правда ли это. Никто не знал, действительно ли это передачи Би-би-си, но нервное поведение охранников доказывало, что доля истины в этих слухах есть.

Надежда была почти невыносимо прекрасной, и узники часто смотрели в небо, надеясь сквозь дым от сжигания тысячи душ в день увидеть самолеты союзников. Все надеялись увидеть, как первый, а потом и второй крематорий пожирает жадное пламя, как парашютисты спускаются с голубого неба и расстреливают эсэсовцев прямо на смотровых башнях. Впрочем, наверное, люди в свое время пересмотрели в кино боевиков – в прежней жизни частью их жизни были кинотеатры, а не вши, крысы и бесконечные очереди за тухлым супом.

– Если они придут в следующем месяце, – вчера сказала ей Эстер, – Пиппе будет всего шесть месяцев. Может быть, она меня даже вспомнит. Как думаешь, она меня вспомнит? Она помнит меня?

– Конечно, – ответила Ана. – Младенцы всегда узнают своих матерей.

Она сама не знала, правда ли это. Честно говоря, она сомневалась, но знала, что и Эстер сомневается, но говорить о своих сомнениях никому не хотелось. Эстер умна – достаточно умна, чтобы знать, каких истин следует избегать, чтобы сохранить хоть какое-то подобие рассудка. Первые два месяца мучительного 1944 года она часто ходила к ограде у железной дороги – не для того, чтобы увидеть бесконечный поток новых узников, а чтобы рассмотреть за ними «семейный лагерь», куда они все когда-то надеялись отправить Пиппу.

Но в марте нацисты нанесли узникам очередной жестокий удар – семейный лагерь опустел, и всех его обитателей отправили в крематорий. Они слышали, как рыдает в своем бараке альтистка, и понимали, что произошло худшее. Ее сыну удалось выжить в Биркенау целых девять месяцев – настоящий рекорд, – но он все же погиб. Эстер перестала ходить к ограде и лишь бесцельно бродила по лагерю, словно бо́льшая часть ее души ушла вслед за дочерью.

Единственным, что поддерживало в ней интерес к жизни, был растущий живот Наоми. Беременность гречанки стала очевидна, когда на деревьях Биркенау появились бутоны, а потом и цветы. Беременность Наоми переносила легко – просто стала чуть менее энергичной. К своему стыду, Ана не замечала состояния девушки, пока два месяца назад та не пожаловалась на какие-то странные ощущения в животе. Осмотр показал, что она уже на пятом месяце беременности, – на следующий же день немец с отвращением ее бросил. Ана встретила эту новость с облегчением, но Наоми страшно расстроилась.

– Не то чтобы он мне нравился, – говорила она Ане и Эстер в темном бараке (в последнее время она постоянно приходила ночевать к ним), – но мне хотелось чувствовать, что у меня кто-то есть.

– У тебя есть мы, – резко ответила Ана, но девушка стала гораздо более уязвимой, чем прежде, и за ней нужно было присматривать.

Она знала, что Наоми перенесет всю жажду любви с немца на собственного ребенка. Но его отец был классической белокурой бестией, и Клара уже внесла еще не рожденного ребенка в списки «Лебенсборн» для дальнейшей «германизации». Теперь Вольф и Майер приезжали все чаще, иногда раз в неделю, и Клара внимательно следила за всеми потенциальными кандидатами. Ана видела, с какой алчностью принимала она бутылки у эсэсовцев. В извращенном мире Биркенау крохотные маленькие жизни продавали за несколько глотков водки. Спасти ребенка Наоми от судьбы маленькой Пиппы могло лишь освобождение лагеря.

В апреле из лагеря сбежали двое словаков. До этого они долго собирали доказательства убийств, происходящих в Биркенау. Отважные узники лагеря помогли им. Члены зондеркоманды крематория сумели скопировать документы о газовых камерах и украли ярлыки со зловещих канистр с газом, которые доставлялись в лагерь на машинах Красного Креста. Кто-то сумел даже сделать фотографии и передал их словакам.

В назначенное время Рудольф Врба и Альфред Ветцлер спрятались в груде опилок на внешнем периметре и провели там целых три дня – именно столько охранники обычно разыскивали беглецов. Весь лагерь, затаив дыхание, ждал известий. Когда же ничего не произошло – когда словаков не провели через ворота к месту публичной казни, как других беглецов до них, – в лагере началось истинное ликование. Люди перешептывались в рабочих бригадах, в очередях за едой и возле выгребных ям. Как только словакам удастся передать союзникам все материалы, их сразу же освободят. Долгое время ничего не происходило, но в последний месяц над лагерем стали кружить самолеты. Американские самолеты. Кто-то клялся, что видел объективы камер. По Биркенау снова поползли слухи надежды. Но ничего так и не произошло.

Потом сбежали еще двое. На прошлой неделе в блок 24 пришла Мала. Под крики роженицы она поделилась с ними собственными смелыми планами. Она хотела выйти из лагеря, неся над головой фаянсовую раковину, притворившись сантехником, отправляющимся на работу под охраной эсэсовского офицера – Эдека, которому удалось раздобыть эсэсовскую форму и который был готов рискнуть всем, лишь бы выбраться из лагеря вместе с Малой.

– Так ты все-таки влюбилась! – с восторгом воскликнула Наоми.

– Похоже, да, – смущенно согласилась Мала.

Весь барак пришел в неописуемый восторг. На какое-то мгновение женщины вернулись в прежние времена, когда между людьми вспыхивала любовь. Даже Клара высунулась из своей комнаты, узнать, что происходит.

– Мы просто любуемся новой прической Малы, – пояснила Наоми, и Клара потеряла интерес.

– Евреям нельзя отращивать волосы, – рявкнула она. – А тебе, Мала, здесь не место.

– Сейчас ухожу, Клара, – спокойно ответила Мала и удалилась, подмигнув оставшимся в знак того, что их надежды не напрасны.

Если кто-то и сможет сбежать из Биркенау, то это Мала. А оказавшись на свободе, она сможет убедить тех, кто находится по другую сторону колючей проволоки, начать действовать. Ана вспомнила статьи о душегубках, которые она читала в соборе в начале 1942 года. Она вспомнила слухи, ходившие об Аушвице задолго до того, как сама тут оказалась. Это было два с половиной года назад. Почему же никто не пришел? Никому нет дела? Или никто не поверил? Ана не могла никого винить, потому что масштабы бесчеловечности в Биркенау превосходили