Ее звали Ева - Сьюзан Голдринг

– Правосудие? – изумилась Ева? – Как это?

– Послушай, детка, – рассмеялся Кен, – скоро ты сама убедишься, что здесь не всегда следуют букве закона. Обстановка только-только начинает нормализовываться, но они еще не вернулись к тому, что называется цивилизованным обществом.

Ева, точившая карандаши, отвлеклась от своего занятия.

– Но нас прислали сюда для того, чтобы все делалось по закону. Должны быть оформлены соответствующие документы. Люди не вправе сами выносить приговор.

– Если они считают, что у них есть на то достаточно оснований, они будут судить сами. Многие из них прошли через ад и хотят быть уверены, что преступники получат по заслугам, – Кен скрутил тонкую сигарету, зажал ее меж зубами и полез в карман за зажигалкой.

– Они что, действительно мстят? Убивают людей, которые должны быть подвергнуты допросу и предстать перед судом?

– Может быть. Точно мы не знаем. Территория большая, вокруг лес.

– Но ведь союзники пришли к соглашению. Существует определенная процедура. Ожидаются новые судебные процессы, как в Люнебурге, и виновным будут вынесены приговоры. – По крайней мере я на это надеюсь. Достаточно ужасов я насмотрелась на прежнем месте службы, подумала Ева.

– Конечно, детка, мы все надеемся, что так и будет, – Кен пожал плечами. – А пока что мы имеем? Вокруг полно людей без документов, людей с неясным прошлым. Где они были, что делали? И часть из них – хорошие ребята, часть – плохиши. Сейчас здесь как на Диком Западе, детка.

– То есть они берут правосудие в свои руки? Сами вершат расправу?

– Как-то так. Официальное правосудие нерасторопно; нужно время, чтобы запустить судебную машину. А плохиши ждать не намерены, они стараются исчезнуть как можно скорее. Вот поляки и следят за тем, чтобы преступники получили свое. Происходит это так: кто-то прознал про вертухая, который лютовал в концлагере; еще кто-то находит свидетеля, и оглянуться не успеваешь, как его уже пиф-паф, – Кен складывает пальцы в виде пистолета. – Вертухаю капут, дело сделано.

Ева ошеломлена, представляя, как минувшим вечером во время метели беженцы творили самосуд.

– И ничего нельзя сделать, чтобы положить конец беспределу?

– Проще не вмешиваться. Как бы мы ни пытались, какие бы меры ни принимали, казни будут продолжаться. И вообще, могло бы быть гораздо хуже. Недавно я познакомился с американцами, и они рассказали, что в первые дни по окончании войны они отдавали на растерзание бывшим узникам какого-нибудь эсэсовца низшего ранга. И, конечно, от случая к случаю эти расправы принимали зверские формы. Иногда те убивали быстро, а иногда готовили своим обидчикам долгую мучительную смерть. Американцы однажды видели, как одержимые местью поляки избили эсэсовца до бесчувствия, а потом сожгли в крематории. Привязали его к носилкам, включили печь и несколько раз совали его туда, вытаскивали и снова совали, пока он не сгорел заживо. – Кен докурил тонкую самокрутку и сдернул с губы прилипший кусочек бумаги.

– Кошмар, – содрогнулась Ева. – Но ведь здесь ничего такого они не могут сделать?

– Слава богу, нет. Все печи постоянно заняты, едоков-то вон сколько, – он рассмеялся собственной шутке. – Поэтому будем благодарны, что мы лишь от случая к случаю слышим выстрелы, просто выстрелы, без всяких ужасов.

Ева снова глянула на ровные стопки бланков, на аккуратно выложенные в ряд ручки и карандаши.

– Ну и дура же я, – обругала она себя. – Мне это даже в голову не пришло.

И мне так следовало поступить? Учинить самосуд?

– Не ты одна, детка. Мы всего лишь пытаемся помочь им наладить жизнь. По большому счету мы ведь не знаем, через какой ад они прошли.

– Я и сама себе это говорю. Мне и хочется знать, и в то же время не хочется… Я просто надеюсь, что мне удастся помочь этим людям вернуться к некоему подобию нормальной жизни.

– Конечно. И у тебя это непременно получится, – уже на выходе Кен добавил: – И у тебя здесь будет помощница, польская аристократка.

– Кто?

– Графиня, так мы ее называем. Весьма колоритная личность. В Равенсбрюке погибло много женщин, но, если б не ее настойчивость и мужество, был бы уничтожен целый барак. Поразительно стойкая мудрая женщина. Она будет тебе переводить.

– О, здорово. Спасибо, Кен. И я постараюсь не волноваться, если сегодня ночью мне случится опять услышать выстрелы.

Рассмеявшись, он поднял воротник до самых ушей:

– Вот придет весна, снег растает, тогда и посмотрим, сколько они насамосудили.

Ева не сразу поняла, что Кен имеет в виду. Потом, когда он ушел, она обратила взгляд в окно – на густой лес вокруг лагеря, простиравшийся на многие мили, на дальние заснеженные холмы. Следы скоро запорошит свежий снег, и то, что спрятано в сугробах под темными ветвями, никто не обнаружит до весны.

14 ноября 1945 г.

Графиня Коморовска

Внезапный стук в дверь отвлек Еву от созерцания ожидающих весенней оттепели трупов, которые рисовало ее воображение. Она обернулась и увидела пожилую женщину в облезлой шубе, на плечах – плед из овчины. Благодаря горделивой осанке она выглядела элегантной даже в этом ободранном старье. Ее тонкие седые волосы были туго стянуты на висках и собраны на затылке в скудный французский пучок. Опираясь на трость из эбенового дерева, она проковыляла к столу и в знак приветствия протянула Еве свою жилистую руку со вздувшимися венами.

– Дорогая, позвольте представиться. Ирен Коморовска. Думаю, вам понадобится моя помощь, поскольку вы не говорите по-польски.

– Кен сказал, что у меня будет помощница. Вы графиня? – сбоку стола Ева поставила для гостьи стул.

– Ах, эти титулы! – отмахнулась Ирен. – Ерунда. Что с них теперь толку? Зовите меня просто Ирен.

– А я – Ева.

Брови графини вопросительно взметнулись вверх:

– У вас здесь родные?

– Моя бабушка была полькой, но сама я польский не знаю. Вообще-то меня зовут Эвелин, но, когда я поступила на службу, было решено, что я должна представляться Евой. Немцам и русским это имя более привычно.

Брови Ирен снова выразили удивление:

– Вы, наверное, думали, что знание иностранных языков вам здесь пригодится?

– Надеялась на это. Я даже не догадывалась, что здесь почти одни поляки.

– Да, здесь много поляков, почти все из Польши, но родные города многих из них теперь захвачены Россией. И для нас это большая проблема.

– Знаю. Можно подумать, у них и без того проблем мало. Они бог знает что пережили и теперь пытаются вернуться домой. А возвращаться некуда. Они все потеряли – дома, семьи, а теперь еще и родину.

– Постепенно мы с этим разберемся, а сейчас нам предстоит решить, можно ли на время выпустить из лагеря кого-то из тех людей, кто пришел на прием. Посмотрим, кто они такие?