Школа выживания волчицы - Марина Крамер

– Я вам настроение испортил? Извините, Александра Ефимовна, не хотел. Но вы как-то очень больно на мозоль наступили, – сказал Никита, выбрасывая окурок. – Наверное, я действительно ее люблю, а слова всякие о том, что глаза не горят, говорю как оправдание себе. А чего оправдываться? Надо или компромисс искать, или действительно расходиться окончательно и не заедать чужую жизнь.

– Как-то глупо все, правда? Почему нельзя без таких сложностей?

– Это жизнь, – вздохнул Никита и взял меня за руку. – Идемте, чего стоять-то столбом.

Мы двинулись дальше по улице. Внезапно выглянуло солнце, осеннее, довольно хмурое, но все-таки солнце, и сразу стало как-то легче, светлее, как будто серый камень домов заиграл другими красками. И даже ссылка в Саратов перестала вдруг казаться мне таким уж ужасом и несправедливостью, и захотелось примириться с теткой и съесть каких-нибудь деликатесов, черт их дери. Как все-таки мало нужно…

– Ольга ничего не знает о походе Саввы к Моисею, – вдруг произнес Никита будничным тоном, словно минуту назад не упрекал меня во всех грехах. – Он ей ничего не рассказал.

– Что? – не сразу поняла я. – А, ты об этом. Знаешь, возможно, он прав. Меньше знаешь – крепче нервы.

– Вы ее видели? На ней же лица нет.

– Переживает, он ведь муж ей. Это я как раз понять могу.

– Хотите, я попробую ему позвонить? Вижу ведь, вы извелись вся, так не терпится узнать хоть что-то.

И тут я совершила немыслимый для меня поступок. Я отказалась.

Выключайте сознание, пока противник думает.

Кавабата Ясунари. «Мастер игры в го»

Все валилось из рук. Сперва он разбил чашку, в которую собирался налить чай. Потом неловко повернулся во время работы с шестом и попал ногой в небольшую яму, здорово подвернул ступню, которая мгновенно распухла. Апогеем стал сердечный приступ у тестя – пришлось вызывать «Скорую» и почти насильно везти Фиму в больницу. Прихрамывая, Акела кое-как добрался до здания банка и заперся в кабинете. Скинул неудобные ботинки, наложил на ступню тугую повязку и, вытянув ногу на стул, задумался. Странный инвалид не шел из головы, однако ничего нового вспомнить так и не удалось. Не было среди его знакомых, даже самых далеких, такого человека. Акела перебирал в памяти имена и фамилии, воскрешал образы, но нет – никого, кто передвигался бы в коляске, найти так и не смог. Хорошо еще, что ситуация с пропавшими деньгами разъяснилась: заместитель бухгалтера фирмы, со счетов которой деньги исчезли, не выдержала и призналась, что подделала подпись начальницы, а потом испугалась. Хоть здесь все было чисто, и винить себя повода у Акелы не было.

Хотелось позвонить жене и услышать ее голос, но он сдерживался. Не надо беспокоить и без того нервную Алю, не надо лишний раз напоминать ей, что их разделяют километры и неизвестно, сколько еще это продлится.

Позвонил Моня, справился о здоровье Клеща, спросил, можно ли навестить.

– Я не врач, – хмуро огрызнулся Акела. – Хочешь – поезжай, навести.

– А ты чего не в духе? – удивился Моисей.

– Ногу подвернул, болит, – бесстрастно сказал он, оглядывая повязку на ступне.

– Это плохо. Новостей нет?

– Иногда отсутствие новостей – самая лучшая новость.

– А менты чего? Затихли? Что там с этим трупом в Сашкиной учебке, ты не узнавал? – не отлипал Моня.

– Не узнавал. Похоже, что Аля там ни при чем, следователь тоже так считает.

– А говоришь – не узнавал.

– Это еще в день ее отъезда было известно. Других новостей нет.

– Нет, и ладно, – благодушно согласился Моня и попрощался.

Акела убрал трубку в ящик стола и снова задумался. Он сказал Моне правду. Со следователем Ряжской он переговорил в тот же день, когда Аля села в поезд. Выходило, что жена правильно все рассчитала: к ней этот труп никакого отношения не имел, можно расслабиться. Оставались еще убитый коллекционер и пропавший меч. Весьма дерзкое преступление, наглое и какое-то демонстративное – средь бела дня умыкнуть вещдок. Похоже, этот меч был кому-то настолько сильно нужен, что человек рискнул. Подумав об этом, Акела вдруг снова вынул мобильный и позвонил Карепанову. Борис Евгеньевич долго не брал трубку, но потом все же ответил:

– Слушаю вас.

– Это Сайгачев.

– Да, я вас узнал.

– Есть какие-то новости?

– Есть, – огорошил его Карепанов, – но вы не могли бы приехать в кафе неподалеку от нас?

– Да. Буду через полчаса, – бросив беглый взгляд на часы, сказал Акела.

Повязку с ноги пришлось снять, она мешала обуться. В тесном ботинке ступне стало дискомфортно, но выхода не было – нужно ехать.

Карепанов ждал на крыльце кафе, курил и напряженно вглядывался во все проезжающие машины. Когда Акела, прихрамывая, выбрался из джипа, Борис Евгеньевич с удивлением спросил:

– Случилось что-то?

– Неудачно наступил на тренировке.

– Надо же, я думал, вы никогда не ошибаетесь.

– Я что, Будда, чтобы не ошибаться? Всякое бывает.

Они вошли в кафе, сели за столик. Карепанов выглядел уставшим, глаза запали, морщины обозначились еще четче.

– Вы дежурили? – спросил Акела, помешивая ложечкой крепкую сливочную пенку на кофе.

– Да. Тут новые обстоятельства открылись, Александр Михайлович. Хочу с вами посоветоваться как со специалистом.

– Что-то об оружии?

– Нет, здесь другое. Помните, вы рассказывали легенду о мечах Мурамасы?

– Помню.

– Вчера мы с Гаврюшкиным повторный осмотр места происшествия производили. И нашли некое устройство, транслирующее речь. Недолгую, пару минут всего, но такую, что я едва сердечный приступ не заработал от неожиданности. – Карепанов полез в карман и протянул Акеле бумажку, на которой острым почерком был написан текст.

Акела быстро пробежал его глазами и спросил:

– Вот этот текст, слово в слово?

– Да. Мужской монотонный голос, сходящий постепенно на нет. Жуть такая, аж волосы дыбом.

– Похоже на доведение до самоубийства, не так ли? Если Беляков был человеком впечатлительным, ему этого вполне могло хватить.

– Тут еще хуже. Беляков состоял на учете в психоневрологическом диспансере, наблюдался по поводу шизофрении. Обострений особых не было, да и соседи его характеризовали как спокойного, тихого и беззлобного человека. – Карепанов отхлебнул черный кофе и поморщился: – Не могу без молока пить, а с молоком уже не берет. Так вот, врач сказал, что подобное воздействие на психику вполне могло довести бедолагу до самоубийства. Кстати, эксперты подтвердили вашу догадку – голову он отсек себе сам, что, собственно, немудрено сделать после прослушивания подобных текстов. А установили ему эту штучку еще в мае. То есть времени было предостаточно, чтобы эта мысль утвердилась в его больной голове.