Школа выживания волчицы - Марина Крамер

– Остается выяснить, кому и зачем понадобилось таким изощренным способом вынуждать нездорового человека покончить с собой, – сказал Акела, глядя на бумажку с текстом.

– Вот именно, – подхватил Борис Евгеньевич. – Должна быть цель, иначе установка довольно дорогого оборудования в квартире выглядит странно и глупо.

– Взять у него было нечего, по крайней мере, из того, что видел я, – продолжал Акела, словно не слыша слов Карепанова. – Деньги? Вряд ли они были у Белякова после покупки этого меча. Остается сам меч. И тут возникает еще один нюанс. Кто-то ведь предложил мне купить такой меч два месяца назад? Получается, кто-то знал, чем закончится эта история?

– Снова неясно. Меч можно было просто украсть. Квартира не охранялась, а сам Беляков раз в полгода отсутствовал в городе по две недели, – заметил Карепанов. – К чему это дикое самоубийство?

– Хотел бы и я это знать. Хотел бы…

На самом деле Акела уже все понял. Но говорить об этом с оперативником считал излишним. Попрощался, прихрамывая, вышел из кафе, сел в машину и поехал домой. Туда, где его никто теперь не ждал, кроме домработницы и пары охранников.

Мир изменчив, то он омут, а то – стремнина.

Мурасаки Сикибу. «Повесть о Гэндзи»

С Ольгой творилось что-то неладное. Мы проводили вместе почти все время, исключая ночь, когда она в сопровождении Никиты отправлялась к себе в гостиницу, а утром возникала на пороге квартиры все такая же бледная и несчастная, как в день приезда. Я пыталась добиться от нее какого-то ответа, но Ольга постоянно отмалчивалась или неопределенно махала рукой, давая понять, что все это не стоит слов, и я умолкала. Но вид ее все больше беспокоил меня. Она по-прежнему не страдала отсутствием аппетита, чем несказанно радовала мою тетушку. Ольга играла с Соней в шашки, гуляла вместе с нами в парке неподалеку от дома, но это не добавляло ни румянца ее лицу, ни положительных эмоций. Мне казалось, что она заболела и не хочет беспокоить меня этим. Тогда я попыталась воздействовать через Никиту, однако даже он не смог выведать у нее ничего определенного.

И вот однажды, как раз накануне дня рождения тети Сары, мы отправились в торговый центр за подарком, и там я вдруг обнаружила, что немного отставшая от нас Ольга стоит перед витриной магазина для беременных и с какой-то тоской взирает на выставленный там широкий джинсовый комбинезон. Меня словно током ударило – да она же беременна! Как такая естественная мысль не пришла мне в голову сразу, я даже понять не успела. Подойдя к подруге сзади, я осторожно взяла ее за руку и тихо спросила:

– Оля… да?

Она повернулась ко мне и, чуть склонив по привычке голову на плечо, смущенно улыбнулась:

– Представляешь?

У меня как будто камень свалился с плеч – это же совсем другое дело!

– Господи, как ты меня напугала! – с облегчением выдохнула я. – Это же так здорово! Просто невообразимо здорово! А Савка знает?

– Я не была уверена и не стала понапрасну его тревожить. А теперь вот чувствую – зря. Надо было сказать.

– О, боже мой, как же это здорово! – Я едва не приплясывала вокруг нее, искренне обрадованная новостью. – Оля, это же, это же… Ой, мамочки!

– Ты так радуешься, как будто я Нобелевку получила, – с улыбкой заметила Ольга.

– Да какая Нобелевка сравнится с этим?! Ну ее к черту! У вас будет ребенок! Что может быть лучше этого?!

– Да. Только теперь у моего ребенка есть шанс остаться без отца, еще не родившись, – вдруг сникла Паршинцева, и я, не желая продолжать эту тему, затормошила ее:

– Гони эти мысли, я тебе сказала! Ничего не случится с твоим Саввой, все закончится, и вы будете очень счастливы. Родится твой ребенок, ваш ребенок, что может быть лучше этого?

– Ты пока не говори никому, даже Никите, ладно? – попросила она. – Я хочу, чтобы Савва узнал об этом первым.

– Как скажешь, конечно, – пообещала я, хотя меня, конечно, распирало от радости. Но Ольга права, пусть Савва узнает раньше, чем его братец. – Тогда отойди от этой витрины, а то Никитка привяжется с вопросами.

Мы бросились догонять ушедших вперед Никиту и Соню, и я поймала себя на том, что разглядываю фигуру подруги, словно жду видимых изменений. Она перехватила мой взгляд и улыбнулась:

– Еще ничего не видно, всего третий месяц.

– Третий? С ума сойти! Так скоро тебе уже пригодится этот комбинезон. Слушай, а ведь могут быть близнецы, – вдруг осенило меня. – Знаешь, что мы сделаем? Я сегодня же найду здесь клинику, и мы пойдем туда на УЗИ. Хочешь?

– Хочу. А там же и снимок дадут? – совсем по-детски спросила Ольга.

– Конечно! Первая фотография. Господи, Оля, как я за вас рада!

– Спасибо, Саша. Ты такой искренний человек. Мне очень повезло, что ты моя подруга.

Я же чувствовала себя ребенком, которому подарили вожделенную игрушку – столько радости мне доставило известие об Ольгиной беременности. Мне не удалось родить собственного ребенка и уже никогда не удастся, и очень хотелось, чтобы у подруги все было хорошо – за нас обеих.

С этого дня Ольга стала меняться. То, что она призналась мне, словно успокоило ее, сделало уверенной в завтрашнем дне, и она погрузилась в то блаженное состояние, в каком пребывают женщины, ожидающие первенца. Иногда при взгляде на нее у меня шевелилась зависть, но она была светлой и какой-то доброй. Я потеряла своего ребенка на довольно большом сроке, еще немного – и он родился бы и жил. Но судьба распорядилась его жизнью, не дав мне возможности почувствовать, что это такое – взять на руки собственного сына, приложить его к груди, купать его, гулять с ним. Сын Акелы так и не увидел ни отца, ни матери, и не я была тому виной, хотя сразу после случившегося именно себя и обвиняла в этом. Но у меня не было выбора, я не смогла предать мужа, не смогла позвонить ему и попросить приехать в тот дом, где его ждали, чтобы убить. Как бы я жила после этого? И как смотрела бы в глаза сыну? Я не смогла сделать выбор. До сих пор, когда я думала об этом, мне не приходило в голову, что я могла бы поступить иначе. Нет. Но тогда я обвиняла себя, обвиняла настолько, что посчитала невозможным остаться в живых. Даже сейчас при взгляде на два уродливых шрама на запястьях мне стыдно за то, что я сделала. Но я была совсем ребенком, а случайно подслушанный разговор врачей убедил меня: я больше не женщина, у меня никогда не будет детей, никогда. И это стало последней каплей.

Я и по сей день помню тот звук, с которым я разрывала украденными с поста медсестры ножницами вены на руках, помню запах крови, заливающий мою ночную рубашку. И помню лицо Акелы у меня в палате психиатрического отделения через день после случившегося. У него были глаза раненого волка. Я видела такое в какой-то передаче – угасающий взгляд животного, потерявшего смысл и силы жить. Он тоже не мог простить себе того, что случилось со мной. Но, прижавшись друг к другу, мы смогли удержаться на самом краю, смогли начать заново жить, поддерживая друг друга. А потом появилась Соня. И с того момента, когда наш дом наполнился звуками ее переливчатого смеха, все пошло так, как надо. И никогда, ни разу в жизни никто из нас не напомнил другому о том, что случилось. А сейчас, глядя на расцветающую в новом качестве подругу, я снова переживала те эмоции… Когда сдерживаться не хватало сил, я просто уходила из дома и подолгу болталась в парке, куря сигарету за сигаретой. Ничего, я это переживу, у меня есть Соня и муж. Муж, ради которого я готова на все.