Через Сибирь - Фритьоф Нансен

Потом мы вместе со священником прошлись в лунном свете по главной улице, на которой был устроен тротуар из досок. Остальные же улицы представляли собой мешанину из грязи и навоза, изрытую копытами животных. По таком колдобинам наверняка было трудно ходить даже в сухую погоду. Мы нашли магазинчик и купили в нём кое-какую кухонную утварь, которой всё ещё не хватало на нашем камбузе.

Воскресенье, 14 сентября.

Всё тот же пейзаж, тот же лес, но деревья всё выше и выше и стоят всё гуще. И та же самая прекрасная погода. Я уже по-настоящему беспокоюсь, что мне не удастся здесь на юге увидеть енисейских остяков. И когда мы проплывали утром мимо парочки чумов, решено было сделать остановку. Мы сошли на берег в надежде поговорить с коренным населением. Но чумы были пусты, и единственным живым существом, которое нам удалось обнаружить, был осётр, плававший в маленьком «бассейне», вырытом в песке у самой воды.

Понедельник, 15 сентября.

Наконец по мере продвижения на юг по обеим сторонам реки появились невысокие лесистые гребни. Судя по обвалам грунта, можно предположить, что кряжи эти сложены из той же породы, что и песчаные и глинистые обрывы. Но если заглянуть поглубже, то мы наверняка обнаружим в них более твёрдые породы, а рыхлый мягкий верхний слой образовался в результате сильного выветривания, которое наблюдается здесь повсеместно. Мне представляется, что почти все эти кряжи наверху удивительно плоские и ровные, и я осмелюсь предположить, что это — остатки долины, которые размыли и разрыли реки и ручьи. Но я не могу утверждать этого наверняка, потому что у меня совершенно не было времени произвести их исследования.

Лес становился всё гуще, а хвойные деревья всё выше. Между елями, кедрами и лиственницами замелькали золотисто-коричневые стволы высоких сосен. Невольно обращает на себя внимание многообразие здешнего леса, в котором растут разные породы деревьев. Хотя ему и полагалось бы быть хвойным, но повсюду на фоне зелёных игл золотится увядающая листва берёз и кое-где краснеют листики осины и гроздья рябины. Но преобладают берёзы и ели. Но вдруг идут целые полосы лиственницы, хотя только что её и вовсе не было. Кедров не так уж и много, и нигде я не видел, чтобы они образовывали целые районы леса. Они растут вперемешку с другими деревьями.

Из лиственных деревьев чаще всего помимо берёзы встречаются осины и разные виды ольхи. Лиственницы тоже начали желтеть, но больше всего золотят лес, конечно, берёзы. Их много повсюду, так что издалека очень красивы и дальние кряжи. Вдоль берега, особенно на низменных его участках меж ивами и ольшаником, зеленеют луга, на которых стоят стога сена. Удивительно, что лес тут совершенно не ценится и не идёт в дело, из него даже не строят сараев.

Около семи вечера мы добираемся до Сумарокова, где должны пополнить запасы топлива. На берегу кипела жизнь. Множество народа было занято работой, они кричали и перекликались. На низком песчаном берегу лежало больше тридцати остяцких лодок, а поодаль виднелся целый лес мачт! Я очень обрадовался — наконец-то мне предоставится возможность ознакомиться с жизнью этого удивительного народа. Чуть поодаль белели их берестяные чумы, а возле воды горели костры. На высоком обрыве на фоне вечернего неба темнели силуэты деревенских домов и высилась церковь. Крики и гомон становились всё громче по мере нашего приближения к берегу. Вскоре мы поняли, что такое веселье объясняется распитием горячительных напитков — и русские, и представители коренных народов были одинаковы пьяны.

Когда мы сошли на берег, то тут же оказались в толпе пьяных и полупьяных енисейских остяков, которые пребывали в отличном расположении духа. На песке валялись пьяные мужики, которые мычали и храпели, как дикие звери при последнем издыхании. Было тут и много пьяных женщин, причём весьма почтенного возраста, которые нашли себе пристанище между развешанными сетями и вытащенными на сушу лодками. Некоторые в полуобморочном состоянии привалились к бортам лодок, другим же удавалось подняться на ноги и сделать несколько неверных шагов, после чего их силы иссякали, они без чувств валились на землю и уж более встать не могли. Если поблизости от такой упавшей бабы кто-то и стоял, то он совершенно не обращал на неё внимания. Я даже видел, как молодые девушки разговаривали с пьяными старухами так, как будто те были в трезвом уме и здравой памяти.

Стоит инородцу немножко выпить, он продаст что заодно, лишь бы достать ещё водки. В этом отношении он похож на морфиниста и готов за бутылку водки продать товар, который сам только что купил у купца в долг. Этой слабостью коренного населения, как и в других местах земли, пользуются без всякого зазрения совести негодяи, выменивающие на дьявольское зелье всё, что имеется у инородцев ценного, прежде всего дорогие меха, которые те добывают на зимней охоте.

Всё это было достойным сожаления зрелищем, и мы поспешили уйти с берега в деревню, где у Востротина был один знакомый купец, который прислал нам приглашение зайти к нему в гости. Дома тут были такие же ухоженные и низенькие, как и везде в сибирских деревнях. В уютной горнице с оконцами нас встретил хозяин, дородный и добродушный мужчина лет тридцати восьми. Он сердечно поздоровался с нами, но затем разразился длинной речью, в которой пенял Востротину на внезапность нашего визита. Он рассчитывал, что мы приедем на большом пароходе, а потому не подготовился к нашему приезду и, к его большому сожалению, выпил. Он был самым вежливым в моей жизни человеком во хмелю. Но надо признать, что по нему не было заметно, что он хоть немного пьян: он крепко держался на ногах и был очень любезен и велеречив.

Хозяин рассказал, что сегодня был особый день, потому что завтра они собирались справлять полугодовые поминки по его отцу. «Я богатый человек, как вы и сами видите, — заявил он нам, — а потому пригласил к себе на завтра всю деревню в полном составе. Все, кто захочет, сможет прийти ко мне, а если кто не придёт, то очень меня обидит». К поминкам наготовили много еды и приготовили питьё. И нас пригласили отведать этих яств. Я так понял, что сегодня у них было что-то вроде репетиции завтрашнего застолья. Когда мы сидели за столом, к купцу пришли два старика. Хозяин извинился и вышел поговорить с ними в другую комнату. Вернулся он довольно быстро и объяснил нам, что ничего путного из разговора не вышло, потому что визитёры слишком много выпили и в голове у них был туман. Наверняка завтра, когда в головах у них прояснеет, они смогут обо всём договориться.

Он много рассказал нам о енисейских остяках. Он считал их бедным, несчастным, вымирающим народом. Все они были в ужасных долгах у купцов, каждый должен был по 500 рублей и более. Последние годы никто из остяков не был в состоянии погасить хотя бы часть долга, потому что охота на белок была неудачна, да и уловом рыбы похвастаться никто особо не мог, тем более что и снасти у инородцев из-за нищеты были ужасные. Главным же злом, по словам нашего нового знакомого, была водка. Если не запретить ввоз водки, то остяки очень скоро совсем вымрут, и этого невозможно будет избежать. Конечно, на продажу спиртного введён запрет, но это ничего не значит, поскольку водки тут всё равно сколько угодно.

Остяки приплыли сюда всего несколько дней назад, чтобы закупить товары на зиму, прежде всего муку, которую они получают в долг под пушнину, которую должны привезти сюда весной. Наш знакомец рассказал, что остяки очень честны и всегда стараются выполнить уговор и выплатить долг, но сами не знают суммы своего долга. «Должен признаться, что сам я недостаточно плутоват для купца. И если в ответ на мой вопрос о размере своего долга остяк отвечает, что он равен пятистам рублям, я всегда честно поправляю его и говорю, что несчастный задолжал мне всего двести».