Флейта гамельнского крысолова - Мария Спасская

– Отчего же, пусть следователь сам решит, – заупрямился Хренов.

– Я депутат Госдумы, меня ждут дела. – Славик решительно шагнул к двери и взялся за ручку, собираясь уйти. Но, на секунду задержавшись, обернулся в сторону стола и официальным тоном добавил: – А вас, Жанна Ильинична, я попрошу впредь не беспокоить меня звонками.

Оставшееся до обеда время ждали приезда Захарчука, затем томились в приемной под испепеляющим взором секретарши и, наконец, прихватив следователя, двинулись в сторону Чистых прудов. Как и следовало ожидать, у Позднякова дверь никто не открыл, и Хренов с Сириным вернулись в офис. Захарчук же отправился в управление, намереваясь объявить подозреваемого во всероссийский розыск. Так что день не задался с самого утра. Да еще и Берта куда-то пропала.

– Дачу-то переоформили? – пристально глядя на застывшую в дверях секретаршу, осведомился шеф.

– Берта отказалась, – пожаловалась Лиля.

– Даже так? – насупился Хренов, медленно приближаясь к дверям. – И под каким же, осмелюсь спросить, предлогом?

– Обстоятельства, говорит, изменились, – фыркнула секретарша.

– И когда это выяснилось?

– Вчера вечером.

Голос шефа делался все строже и строже, в то время как секретарша все больше сбивалась с ответами.

– Что ж ты молчишь? – гаркнул Хренов. – У человека, который пропал, изменились обстоятельства, а ты сидишь и в ус не дуешь? Что за обстоятельства? Каким образом они изменились?

– Берта сказала, что сама вас поставит в известность, – окончательно смешавшись, чуть слышно прошептала секретарша.

Теперь уже Хренов орал так, что звенели стекла в шкафу.

– Неужели трудно догадаться, что, раз не поставила в известность, значит, не смогла. Не-е смог-ла-а! Значит, с ней что-то случилось! Ну и народ! Один выгоняет девчонку с работы, вторая о Бертиных трудностях молчит, как партизан! Лиля! Слушай меня внимательно! Сидишь на телефоне, и если появляются хоть какие-то вести от Берты – немедленно звонишь мне! Поняла?

Едва не плачущая Лиля чуть слышно выдохнула:

– Да, шеф.

– Не слышу! Что ты там пищишь? – бушевал Владимир Ильич. – Громче говори!

– Да, хорошо, как только Лисанге позвонит, сразу же поставлю вас в известность!

– Вот то-то же! А ты, начальник отдела кадров, чего сидишь? – Шеф перекинулся на Сирина. – Уволил он ее! Поехали уже! Показывай, где у Берты новая работа!

* * *

Москва, 192… год

В этот раз селедку выдали удачную – мясистую, не слишком тухлую и без особых следов ржавчины на отливающих ртутью боках. Отставив руку в сторону, чтобы не запачкать резко пахнущим соком светлое пальто, Всеволод Григорьевич шел по Чистопрудному бульвару, щурясь на яркое весеннее солнышко и радуясь только что полученному на службе наркомпросовскому пайку. Чувствуя, как сквозь пальцы сочится жирная жижа, Корниевский все больше свыкался с мыслью, что купленную газету все-таки придется использовать не по назначению, а для упаковки соленой рыбы. Газета «Правда» регулярно публиковала заметки о ходе борьбы с обрушившимся на юг молодой Советской республики голодом, и уважаемый в научных кругах историк Всеволод Корниевский с неподдельным любопытством следил за этим великим противостоянием, ибо имел к нему самое непосредственное отношение.

Пару лет назад страшная засуха уничтожила посевы, но, несмотря на это, комиссары все-таки прошлись по деревням и, раскулачивая, забрали остатки припасенного крестьянами зерна, называя отобранное «излишками». Забрали, чтобы продать на Запад и закупить в Германии и Англии так необходимые для молодой Советской республики станки. Оставшись без зерна, в Поволжье, Приуралье, Казахстане и на юге России от голода умерло более миллиона человек. Когда проблема приняла общегосударственный характер, декретом ВЦИК была образована комиссия помощи голодающим – Помгол. Комиссия выяснила, что помочь Стране Советов готов все тот же Запад, но не просто так, а за золото, серебро, драгоценные камни.

Для получения золотого запаса страны и организации валютно-залогового фонда при валютно-финансовом управлении Наркомфина было создано Государственное хранилище – Гохран, куда передавались все изъятые ценности. А при Гохране функционировала комиссия по утилизации ценностей. Специалисты Гохрана оценивали попавшие к ним сокровища не по их художественной и исторической стоимости, а по весу. И следовательно, чем больше весил выполненный из драгметалла предмет искусства, тем выше был риск его гибели. Чтобы хоть как-то ограничить самоуправство финансистов, Наркомюст и Наркомпрос разработали совместную инструкцию, предусматривающую обязательное присутствие при экспроприации музейных работников и специалистов.

Именно таким специалистом и был доктор исторических наук, сотрудник Третьяковской галереи Всеволод Корниевский. Поэтому историк с профессиональным интересом и просматривал газеты, стараясь понять ситуацию с решением проблемы голодающих областей. А эту «Правду», приобретенную перед тем, как отправиться за продуктовым заказом, видимо, так и не доведется прочесть.

Перехватив селедку газетой, историк пропустил стремительно промчавшийся мимо чей-то служебный автомобиль и шагнул на мостовую, устремляясь к дому, в котором жил. Дом был необыкновенный. Вернее, задумывался он архитектором Дриттенпрейсом как самый обычный доходный дом, но заказчик, крупный хлеботорговец Романов, пожелал, чтобы строение украсили в стиле новомодного модерна. Для этой цели был приглашен известный скульптор Борис Вольский, за свои труды получивший пятикомнатную квартиру на первом этаже с отдельным входом, да еще и подвал в придачу.

Подвал был сразу же оборудован под мастерскую, где Вольский и принялся ваять модерновые женские головки, беря за образец свою юную дочь. Чтобы угодить заказчику, помимо женских головок скульптор украсил стены строения колосьями хлеба, а также добавил на фронтон мужских масок и разного другого по мелочи. Женившись на дочери Вольского и перебравшись жить в его квартиру, историк никак не мог привыкнуть, что, двигаясь по Чистопрудному бульвару в сторону Покровки, со стены дома на него смотрят многочисленные гипсовые Марины.

Задержавшись перед дверью некогда отдельной, а теперь коммунальной квартиры, Корниевский пробежал глазами, словно видел в первый раз список жильцов, приклеенный под общим звонком, с указанием, кому сколько раз звонить. Вставив ключ в замочную скважину и не успев его повернуть, Всеволод Григорьевич почувствовал, как дверь под его рукой поползла внутрь, открываясь. Приоткрывшись так, что в образовавшуюся щель стали видны развешанные на стене цинковые корыта, дверь во что-то уперлась, пришлось навалиться плечом, чтобы сдвинуть помеху, не позволяющую войти. При тусклом свете мерцающей под самым потолком оголенной лампы, стараниями заселившегося в кабинет матроса Гуревича оставшейся без абажура еще в семнадцатом, историк разглядел сидящую на полу Глафиру, совсем молодую бабу, некогда служившую у Вольских кухаркой, теперь же зачисленную в штат вхутемасовской столовой на должность поварихи. Разбуженная толчком Глафира вскинула опухшее от пьянства лицо и задиристо прокричала: