Флейта гамельнского крысолова - Мария Спасская

В то субботнее утро они договорились поехать на Выставку народного хозяйства. А после пойти в филармонию, слушать Первый концерт Чайковского. Разложив на подоконнике несессер так, чтобы в зеркале отражалась его румяная физиономия, юноша, напевая, мылил упругие щеки размоченным в миске мылом, как вдруг заметил идущую по двору Лидочку. До назначенного свидания оставалось чуть более часа, однако Лидочка двигалась в сторону арки, и Аркаша догадался, что она отправилась за хлебом, чтобы Людмиле Викторовне, Лидочкиной маме, было на что мазать варенье, когда она соберется пить чай.

У арки стояла черная машина, и рядом с ней прогуливался типичный нэпман, коих в последнее время отиралось по коммерческим ресторанам и кооперативным магазинам великое множество. Сытый, холеный, с фасонистыми усиками. При виде Лидочки нэпман заметно оживился, одернув ладно сидящий пиджачок и выровняв шляпу. Глядя на кокетливо улыбающуюся невесту, опирающуюся, чтобы было удобнее садиться в машину, на руку усатого кавалера, Аркадия кольнуло – догадка его неверна, и хлеб здесь ни при чем. Просто Лида предпочла ему другого – более успешного и красивого. В первый момент Аркадий растерялся. Затем разозлился. А когда машина, застучав мотором, выплюнула облако пара и выехала со двора, почувствовал, что жизнь закончена.

По инерции несколько раз Аркадий провел острым лезвием опасной бритвы по щеке, но кровь из порезов бежала так сильно, что закончить бритье не представлялось никакой возможности. Наскоро стерев пену со щек жестким махровым полотенцем, юноша застыл у окна и, игнорируя просьбы сестры пойти покушать или хотя бы попить чая, так и простоял весь день и долгую ночь, не отрывая от стекла тоскующего взгляда. До того самого момента, когда во двор вошла Лидочка.

Лида вернулась ранним утром, вместе с загремевшим по рельсам первым трамваем. Она шла по двору, опустив плечи и понурив голову, и порванный ремешок сумочки волочился за ней, как поводок потерявшейся собаки. Отлепившись от подоконника, Аркаша сорвался с места и кинулся вон из квартиры. Сбежал по лестнице, выскочил во двор, устремившись навстречу невесте. Подбежав, остановился, схватил за плечи, с силой тряхнул и впился глазами в родное Лидочкино лицо. Лицо было серое, словно присыпанное пеплом, с потухшими, мертвыми глазами.

– Лида! Где ты была? – шептал он искривленными обидой губами. – Ты что, бросила меня, да? На усатого франта променяла?

– Не променяла, – тихим эхом отозвалась девушка, продолжая движение к подъезду и передергивая плечами в попытке освободиться от его горячих рук. – Ты не знаешь всего. Пусти. Мне больно.

– Лида, изволь объясниться! – Аркадий, не отпуская, схватил девушку за руку и, развернув к себе, увидел на ее шее следы чьих-то ногтей. Кровавые царапины тянулись из глубины кофточки до самого ворота, до того самого места, где начиналась необычная вышивка, изображавшая алую розу с одним белым лепестком на фоне креста.

– Не нужно объяснений! – всхлипнула девушка. – Оставь меня!

Она старалась прикрыть сумочкой шею, и Аркашу охватила непередаваемая брезгливость, приправленная горькой обидой. Лиду, его Лиду, нежную и хрупкую, мяли чьи-то жадные руки, чьи-то пальцы царапали ей шею, да так, что остались кровавые следы… А он, Аркадий, даже пальцем к ней не притронулся! Хотел, дурак, чтобы было красиво, чтобы после свадьбы. С новой силой в душу вернулась пережитая ночью боль, и, стараясь посильнее обидеть, он зло заговорил:

– Довольно строить из себя благородную институтку! Ты – падшая женщина! Потаскуха! Весь двор смотрел, как ты садилась в машину к тому усатому типу. А как только заметят следы любовной страсти у тебя на шее, будет еще хуже! Все станут смеяться тебе вслед и показывать пальцем! Если ты думаешь, что я на тебе женюсь, ты глубоко ошибаешься. Мне не нужна гулящая супруга! Я не желаю иметь с тобой ничего общего. Да и никто другой не захочет взять в жены дешевую потаскушку! Тебе лучше повеситься. Слышишь? После этой ночи ты стала грязью под ногами! Ты не имеешь права жить!

Он бил ее словами наотмашь, точно стегал кнутом, и каждое брошенное в трепещущую Лидочку обвинение снимало с Аркашиной души малую толику боли. К концу монолога юноша чувствовал себя так, будто заново родился – легким и почти счастливым.

– Убирайся, дрянь! – со щемящим блаженством отпустившего горя прошептал он, рассматривая ставшее некрасивым от слез лицо своей бывшей невесты.

Лида отшатнулась, всхлипнула и, прикрываясь сумочкой, кинулась бежать к своему подъезду. А умиротворенный Аркаша развернулся, сунул руки в карманы брюк и, насвистывая незатейливый факстротец, двинулся в залитый утренним солнцем прямоугольный проем арки. День он провел у приятеля, в мастерской на Маросейке, а вернувшись вечером домой, застал заплаканную Марину. Стоя в дверях и глядя, как он расшнуровывает ботинки, сестра странно молчала, шмыгала носом и механически разглаживала складки передника.

– Что-то случилось? – без особого интереса осведомился Аркадий.

– Случилось, – выдохнула Марина. – С Лидочкой.

– А что может случиться с Лидочкой? – Юноша заносчиво выпятил челюсть, собираясь дать отпор любому, кто вознамерится сунуть нос к нему в душу.

– Лида повесилась.

Голос Марины прозвучал вполне отчетливо, но смысл слов от Аркадия ускользнул.

– Что сделала? – переспросил он, резко выпрямляясь и не выпуская только что снятого ботинка из рук.

– Людмила Викторовна вернулась из магазина и нашла свою дочь висящей на крюке от люстры, – дрогнувшим голосом проговорила Марина. – Мне очень жаль, Аркашенька. Лида покончила с собой.

На негнущихся ногах парень прошел в комнату и, раздавленный чувством вины, упал на диван. Это он убил Лиду. Можно сказать, собственноручно затянул петлю на ее тонкой шейке. Как с этим жить? Мысли одна тяжелее другой вязко ворочались в голове, и, занятый своими переживаниями, Аркадий продолжал лежать на диване, не реагируя на раздражители внешнего мира. На похороны он пошел, но стоял у могилы, точно сомнамбула, и, вернувшись с кладбища, снова улегся на диван. С тех пор и лежал, лишь изредка вставая, чтобы выйти на кухню, сунуть пылающую голову под струю холодной воды и жадно напиться. Марина склонилась над братом и тронула за плечо.

– Аркаша! Аркашенька! Ты должен поехать с Всеволодом!

Она с силой сдавила плечо брата, присаживаясь рядом. Аркадий слабо махнул рукой, давая понять, что не расположен вести беседу. Однако Марина истолковала это по-своему, с удвоенной энергией заговорив:

– Все, Аркадий! Решено, ты едешь в экспедицию! Сева говорит, что заболел фотограф. Срочно нужна замена, а где ее найдешь? Ты же отлично рисуешь. Без твоей помощи Сева не справится. Хватит лежать! Вставай, поешь! Я соберу вещи.

И Аркаша сдался. Надо, значит, надо. Он поедет. Поедет хоть на край света. Только бы подальше отсюда, где все напоминает о ней. О Лиде, которую он предал и чью смерть никогда себе не простит.