Не осенний мелкий дождичек - Наталья Глебовна Овчарова

гармошкой. Правда, Нина? — потянула Осипову за рукав. — Ну, чего вы молчите? Вася? Надя?

— Дело-то больно большое, вот и молчим, — спокойно сказала Осипова. — Обмозговать надо.

…Решили единогласно. Но Лапников буквально восстал против идеи воскресника, заявил, что не даст ни материалов, ей людей, потому что молодежь сама никогда ничего не делала и вся эта заваруха не стоит выеденного яйца. Валентинка бросилась к Аксенову, который был в курсе всех замыслов, но он болел. Валентинка считала — промедление погубит саму идею, тянуть просто нельзя. И сама пошла к Лапникову. Спрашивая встречных и поперечных, она отыскала его возле амбара, где провеивали семена.

— Я к вам, товарищ Лапников. Насчет комсомольского воскресника. Хотим отремонтировать телятник и клуб.

— Ремонтируйте. Я тут при чем? — направляясь к привязанной у березы лошади, отмахнулся Лапников.

— Нужны материалы, подводы.

— Нужны — добывайте.

— Но вы хозяин…

— Ах, хозяин? — вскинул брови Лапников. — Вот спасибо, что уважили. Я-то, по простоте душевной, думал, вы тут за меня хозяиновать собрались.

— Зря издеваетесь! Мы сделаем, вот увидите!

— Я издеваюсь? — сел в сани, свел брови в одну хмурую линию Лапников. — Не я издеваюсь, а вы. Приходите, командуете, не разобравшись, в чем дело, пишете черт знает что и вывешиваете для общего обозрения! Тут вы без хозяина обходитесь: мол, мы сами с усами! А нужны дровни, бежите к Лапникову: помоги! Впрочем, не извольте беспокоиться, — поднял по-солдатски руку к теплому треуху. — Напуган, страшусь, не смею ослушаться. И тряхнул вожжами:

— Н-но!

Стиснув зубы, смотрела, как уносились председательские санки, оставляя за собой облако снежной пыли. Даст или не даст подводы? Человек он или не человек?

…Наутро из всех ближайших деревень к Каравайцеву потекла молодежь. На улицу вышли сразу три гармониста, выбежали девчата в нарядных полушалках, и такое разлилось веселье, что, наверное, было слышно за десять верст. Возле телятника лежали жерди, пакля, солома: Лапников все-таки дал подводы.

Сначала расчистили сугробы. Потом вступили в строй конопатчики. Отец Юры Волкова командовал на крыше, где чинили стропила, делали жердяной настил. Вместе с Ниной и другими девчатами Валентинка подносила жерди. На одной из балок она увидела Сашку: он сидел верхом на бревне, опустив топор, смущенно и виновато смотрел на нее. На какую-то минуту все в ней похолодело, замерло. И вдруг ничего не стало: ни боли, ни обиды, ничего. Кивнула, здороваясь, как кивнула бы любому.

Вновь выйдя за жердями, увидела Катю. Не собиралась, а пришла все-таки Катюша-толстуша. Валентинка замахала ей руками:

— Сюда, сюда! Помогай!

Они стали носить жерди вдвоем, а Надя подавала их плотникам. Катя шумно дышала, быстро устав, садилась прямо в снег, и Валентинка, хохоча, вытаскивала ее из сугроба.

К обеду сделали так много, что решили не устраивать перерыва: темнеет рано, лучше подольше потом погулять. Еще громче застучали топоры, быстрее засновали подносчики соломы, пакли, жердей. Откуда только брались силы…

— Не думала, что у тебя получится с телятником, — призналась Катя, когда они, наплясавшись, шли, чуть не падая от усталости, домой. — Вот не ждала, что в деревне бывает так весело. — И чуть погодя, когда они подходили уже к школьной роще, тихо, просяще добавила: — А про то… насчет Леонида Николаевича, не поминай. Увидела я его тогда, на педсовете. Да и все иначе увидела. Кстати, Валентина, ты ведь не знаешь новость! — остановилась она. — Отец Толи Куваева приехал. Сегодня приходил к Александру Борисовичу за справкой. Сразу, говорит, на поезд, лишь сына заберу.

Значит, Толя уехал, не простившись с ней… Так больно стало вдруг Валентинке, так горько…

— Да ты что, сумасшедшая, — удивилась Катя. — Радоваться надо, а ты… Сама ведь его письмом вызвала, так он и директору сказал!

…Темным-темно, луна спряталась где-то, заблудилась. Прислонившись к оконному косяку, Валентинка смотрит на качающиеся под ветром деревья. Какой ясный был день, а к ночи завьюжило. Седые, старые великаны, до чего им холодно и неприютно… Но придет весна, и они, в который уже раз, выбросят зеленую листву, все для них, повторится сначала: юность, расцвет, увядание. И так многие-многие годы. Для Валентинки ничто не повторится, всегда будет новым и неожиданным. Все, что бы ни случилось. Ветка скребется о стекло: пус-ти, замерзаю. Зачем тебе сюда, ветка? Оторванная от родного ствола, ты здесь скоро погибнешь.

— Вы не спите? К вам можно?

Валентинка вздрогнула: голос Анны Сергеевны совсем такой же, как и в первый вечер ее приезда. И халат на Перовой тот же, нарядный, праздничный.

— Вот я под вашей дверью подняла, видимо, записка, — протянула Валентинке самодельный конверт. Какие холодные у нее пальцы… — Быть может, нам пора помириться?

Валентинка развернула помятый тетрадный листок, и словно солнцем высветились на нем корявые, неразборчивые строчки: «Мой папка приехал спасибо вам я буду слушать его и учиться Толя Куваев». В десятке слов было полтора десятка ошибок, но это была самая чудесная в мире, самая волшебная записка!

— Мы с вами не ссорились, Анна Сергеевна. Просто неодинаково смотрим на вещи, — сжала руку Перовой.

— У меня за плечами долгая жизнь… — Перова осторожно высвободила пальцы, она стыдилась своих рук, прятала их, не хотела, чтобы видели, сколько ей приходится работать по хозяйству…

Валентинка вновь прислонилась к окну: вьюга, темень, но где-то неподалеку высится освобожденный от сугробов телятник. Толя Куваев едет сейчас с отцом, счастливый, сияющий Толя… По лестнице, в коридоре, слышны тяжелые шаги: Леонид Николаевич носит из сарая дрова, сами теперь пилят.

— Что вы там видите, в поле? — спрашивает, подойдя, Перова. — Свою судьбу? Будет она вот какой: молоденькая девчонка едет в деревню поднимать целину. Все для нее — открытие, все горы хочется ей свернуть. Но горы стоят, как стояли. А дни идут, тусклые, однообразные. Давно выучены все правила арифметики и грамматики так, что можно повторить их во сне. Давно приелись серые стены класса. Девчонка уже повзрослела, пришла пора мечтать о герое. Но героя нет. Есть грубые деревенские парни. Редеют волосы. Ожесточается сердце. И вот ты уже почти старая дева. Счастье, если хоть на закате жизни встретится интеллигентный человек и захочет взять тебя в жены. Пусть он эгоистичен, самовлюблен, с ним нелегко, но он муж! И есть ребенок…

Валентинка понимает — Перова говорит о себе. Вот так все у нее было… У Валентинки так не будет, у нее будет иначе, лучше!

— Мне очень жаль вас, Анна Сергеевна, — от всей души произносит Валентинка. — Если бы знали, как мне вас жаль!

Женщина в пестром халате раздраженно хлопает дверью. Валентинка остается наедине с тьмой и скребущейся за окном веткой.

Нет, не одна! Схватив