Не осенний мелкий дождичек - Наталья Глебовна Овчарова

с гвоздя пальто, она кубарем скатывается по лестнице, просовывает голову в комнату тети Насти:

— Я на репетицию! Потом приду чай пить к вам, ладно?

Откуда вдруг взялась, рассиялась луна? Каким волшебством утих сразу ветер? Протоптанная учениками тропа сверкает под луной, будто идешь по дороге из голубого хрусталя. Валентинка ступает осторожно-преосторожно, не разбить бы… Луна плывет вверху торжественная, спокойная. А если сказать ей: «Скройся!» — послушается? Валентинка верит: послушается, ведь сегодня ночь волшебства.

— Скройся, луна! — говорит она повелительно, и луна, чуть помедлив, уходит за край бело-голубого облака. Правда, это облако уже давно ползло по небу, по-черепашьи вытянув голову. Подкрадывалось к луне. Но все-таки луна спряталась, спряталась!

Вдоль тропы никнут кусты, их заледенелые ветви тоже будто сделаны из хрусталя. Если бы Валентинка захотела, кусты ожили бы, опушились зеленой листвой. Она просто пока не хочет этого, им еще рано зеленеть, кустам. Мороз убьет молодые листочки.

Как чудесно вокруг, и какую она ощущает в себе бесконечную силу! Стояла бы на пути гора, своротила бы гору. Парень встретился грубый, швырнула бы парня в сугроб. Но они вовсе не грубые, деревенские парни и девчата. Что знает о них Анна Сергеевна? Ровным счетом ничего, хотя живет среди них всю жизнь. Разве Саша грубый? Безвольный он… А Нина, Дубов, родители Леши Шатохина? Валентинка счастлива, что живет среди таких людей!

Раскинув для равновесия руки, она ринулась с кручи. Выбежав на середину оврага, огляделась. В лунном, покрытом морозным туманом небе расплывчатые и неожиданно близкие бродили звезды. Рядом, укрывшись в припушенных инеем кустах, неумолчно и ясно звенел родник.

Часть третья

СОЛНЦЕ В ГЛАЗАХ

1

Умерла Анна Константиновна. Лежала — с лицом отрешенным и светлым — учительница, отдавшая людям всю жизнь. Многие приходили проститься с ней, ибо всем она делала только добро. Посидеть возле больного, побыть с ребенком, просто поговорить, отвести душу — все Анна Константиновна.

На кладбище во время похорон Валентина увидела среди толпы Рыбина. И он пришел… Одинокий, опустившийся, жил в какой-то завалящей хибарке, оставшейся после смерти второй — или уже третьей? — жены. Редко, очень редко встречала Валентина в последние годы Рыбина. Проходил мимо, словно не видел: считал ее врагом. Верней, одним из врагов, виновных в неудачной его судьбе. Разве можно убедить человека, любого человека, что в своих бедах чаще всего виноват он сам? Валентина и не пыталась никогда убедить. Но вид Рыбина, в грязном помятом пальто, с воспаленными от пьянства глазами, усугубил ее печаль. Он мертв, этот человек, умер при жизни, погиб, сам стер себя с лица земли… Протяни ему руку, не примет. Как не принял ни разу прежде протягиваемых ему рук друзей. Хотя он не мог видеть в этих людях друзей, у него вообще никогда не было друзей, если не считать случайных и неслучайных собутыльников.

Рыбин… И он часть жизни Валентины, часть ее биографии. Но прежде чем она встретилась с ним, было пережито самое яркое, самое сильное в ее жизни чувство. Почему, сидя возле смертного одра Анны Константиновны и сейчас, на кладбище, она вспомнила не что иное — летние дни, когда они встретились с Володей? Или живому человеку присуще это — в горькие минуты обращаться памятью к светлым жизненным вехам?

После поминок Валентина помогла Евгении Ивановне прибрать в квартире, посидела с ней немного на кухне. Слава, потрясенный смертью бабушки, уединился в дальней комнате, чуть слышно перебирал лады баяна. Наигрывал старинное, печальное, хватающее за душу… Вот и эта мелодия пробилась, совсем недавно играл он для них с Анной Константиновной, когда припоминали слова песни: «Не тоска, друзья-товарищи, в грудь запала глубоко, дни веселия, дни радости отлетели далеко. И как русский любит родину, так люблю я вспоминать дни веселия, дни радости, как пришлось мне горевать…» А на днях Валентина обнаружила эти стихи у себя в сборнике русских поэтов девятнадцатого века. Оказалось, принадлежат перу Антона Дельвига, друга Пушкина. Что Валентина знала когда-то, но, к величайшему своему стыду, забыла.

И по дороге домой, и дома звенели в ее душе эти строки, звучала, не уходя, мелодия. Владимир был в области, на совещании, в пустых комнатах стояла всепоглощающая тишина. В такую тишину только вспоминать о близких и потерянных, о пережитом и найденном. «Старею, — думала, прижимаясь к теплой печке спиной, Валентина. — Старею, раз вспоминается…» И дождик этих воспоминаний действительно не осенний — живой, весенней влагой кропит он сердце, обновляя и проясняя все вокруг. Словно озаренные солнцем поляны, видятся минуты счастья. Грозовыми тучами виснут часы беды и горя. Люди встают — светлые и темные, друзья и противники. Каждый что-то оставил в ее жизни, не случайно так многоцветна, многолика, так щедра и богата ее судьба. Но любовь… Она была только единственной. Почему «была»? Она, их любовь с Володей, все вынесла, выдержала, она есть.

2

Валентина спит и не спит. Тепло от печки разморило ее, колышутся стены, пол, да, да, это поезд. Она так спешила, боясь опоздать на совещание в райком, что почти бежала всю дорогу. К счастью, поезд еще не ушел, нетерпеливо дымил на разъезде; только вскочила на ступени вагона, паровоз свистнул, зашипел… Вдоль откоса медленно поплыли березы и осины. Над зелеными всплесками трав трепетали дымчатые метелки лисохвоста. На полянах водили хороводы желтоглазые ромашки. Ухватившись за поручни, Валентина повисла над землей. Хорошо! Приправленный дымком ветер бьет в лицо, треплет коротко остриженные волосы…

— Вижу, отчаянная, а все-таки поднимитесь, — сказал кто-то, и Валентина почувствовала, как ее, приподняв за локти, поставили на вагонную площадку. Готовая вспылить, она обернулась: очень большой, на две головы выше ее человек смотрел на нее и улыбался. В глазах его, цвета расплавленного янтаря, бесконечно уменьшенное и словно бы расслоившееся, отражалось солнце. Ворот гимнастерки был расстегнут, белоснежный подворотничок оттенял загорелую шею. От него так и веяло чистотой, здоровьем, уверенностью.

Ей исполнилось двадцать четыре года, когда они встретились. Двадцать четыре. И она спешила в город, на совещание в райком. Спешила, но не попала: высокий человек, так бесцеремонно поднявший ее со ступенек вагона, не ушел… Он стоял рядом, не говоря ни слова, и тоже любовался пробегающими мимо деревьями, искоса поглядывая на Валентину. Она, досадуя, делала вид, что не замечает ни взглядов, ни вообще его присутствия.

А на платформе их встретила Ольга Лукинична, инспектор районо. Валентина давно знала эту молодую приветливую женщину, эвакуированную к ним на север во время войны. Но не подозревала, что у