Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук

Так я оказался в кладовке, с дискетой и фонариком, который успела сунуть мне в карман Зина. Здесь, как вы понимаете, и настрочена большая часть этих записок.

С названием предыдущей главы я, конечно, поторопился. Это был еще не побег. Зинино убежище находилось метрах в ста от нашей студии, внизу за курилкой, в тупике левого коридора. Представить, что оно обитаемо, было трудно. В театре над такой раритетной дверью, покрытой ожоговыми волдырями, художникам пришлось бы потрудиться. О самой комнате не говорю — в ней царствовали пауки, поедающие прошлогодних мух. Почему во всем чистоплотная, домашняя Зина до сих пор не навела здесь порядок?

Так вот, с названием я поторопился. Это моя слабость. Хочется сказать калькой с немецкого: имею страсть к заголовкам. Иную книгу и читать необязательно, довольно одного заголовка. Но для него тоже нужен талант. В заголовке должна быть и проговорка, и тайна одновременно. Еще легкость, конечно. Как будто он родился между делом и не в нем суть. «Хорошо ловится рыбка-бананка». Чудо заголовок. Впрочем, и рассказ хорош. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Или: «Во сне ты горько плакал». Просто шедевр. «А еще мы выгуливаем собак». Вот, как будто совсем ни о чем, а между тем читатель уже на крючке.

Как и во всем остальном, страсть у меня к этому была, и мог же я по достоинству оценить чужой полет, но самому таланта Бог не дал. Как вы уже, наверное, заметили, в заголовках я излишне лапидарен или же претенциозен, и ни один из них не похож на меня, все без исключения мне не нравятся.

Разговоры в курилке произвели на меня гнетущее впечатление. Людей перебросили через Лету, а они и там толкуют о налогах. Жалкие существа. Если бы я писал социальную сатиру, лучшего материала не найти. Мне, однако, было не до этого.

Сидя в одиночке, я избрал, как мне казалось, более благородное направление мысли. А что если все мы жертвы научного эксперимента, подумал я. В этом есть даже что-то величественное.

Нечто из популярной науки застряло и в моем сознании, и я уже не осуждал Тараблина, а его рассуждения о психологическом времени не казались теперь такими абсурдными. В их пользу говорило хотя бы то, что я определенно существовал сейчас в каком-то своем времени, в том числе в своем (любом) времени года, и уж во всяком случае, не по часам большинства людей. Скоро этому нашлось еще одно подтверждение, о чем речь дальше.

Время, как уверяли некоторые ученые, проблема чисто инженерная, без нее невозможно решить множество задач. Так, мне запомнилась из одной статьи загадочная фраза о рассогласовании жизненных циклов у инфекционных организмов. Я почувствовал небывалое удовольствие, представив себя таким организмом, в поэтическом, так сказать, варианте. Ну, что-то вроде инфузории-туфельки, которая в действительности была хрустальной туфелькой Золушки или глиняным гномиком, физиономия которого в теплом кармане становилась все более ехидной. В детстве все мы обзаводимся такими любимцами, спасаем их от генеральной уборки и стирки, а иногда сами превращаемся в них. Да детство и есть инфекция, попавшая в стареющее тело человечества.

Инфекционный — не просто вредный, но не такой, как другие, тайный, со значением, хотите — инакомыслящий, сверхиндивидуальный, переживший или ожидающий превращения. Все у него не так, как у других, и время идет как-то иначе — долго ли, коротко. Во всяком случае, измерить его с помощью, так называемой, эталонной изменчивости — часов — невозможно.

Жизнь, рассуждал я, сложный вихрь, который захватывает молекулы, обладающие определенными свойствами; но в него постоянно проникают и из него постоянно выбывают индивидуальные молекулы. Однако пока существует движение, форма живого тела существеннее, чем вещество. В переводе на человеческий: пусть ты и из другого теста, мы не станем тебя обличать, на празднике всем места хватит. Беда приходит, когда движение останавливается. Тогда каждая соринка в глазу — бревно. Если мать поссорилась с отцом и в этот именно момент нашла в моем кармане измусорившегося гномика, это может окончательно подорвать ее веру в смысл жизни.

У нас сейчас именно такая ситуация. Кризис.

Главное не сбиться с мысли. Ньютон говорил, что время течет само по себе. Тут с великим физиком придется поспорить. Должны быть и у времени какие-то источники, свои, так сказать, энергетические родники. Так, уже после Ньютона, родилась гипотеза генерирующих потоков, из которой я запомнил только, что они не есть «весомая» материя, но сами порождают эту материю, то есть, как сказано одним ученым, имеют собственный бытийный статус.

Все это будто сказано про меня, в моем, я имею в виду, нынешнем положении. Потому что при движении в среде у этих индивидуальных молекул не возникает эффектов трения или сопротивления, что скоро, как я вам и обещал, подтвердится.

Для организма, ну, читай, понятно, для общества, особенно в состоянии кризиса, эти индивидуальные молекулы смертельно опасны, если их не развести во времени. То есть, чтобы избежать беды, некоторых представителей общества надо временно перевести в их индивидуальное время.

Вот, собственно, и объяснение того, что произошло. Не понимаю, почему президенты не скажут об этом народу прямо? Все у нас какие-то тайны мадридского двора и боязнь посмотреть в глаза правде.

Объяснившись сам с собой таким образом, я немного успокоился, но все же не до такой степени, чтобы добровольно покинуть каморку. Хотя мы после определенных событий и стали открытым обществом, где каждый имеет даже право существовать в своем времени, все же недоумков и завистников по-прежнему хватает.

Передышка моя, однако, быстро закончилась. В мыслях все мы живем в свою пользу, и нет на этот случай людей благороднее и искуснее нас. Но это одновременно и отлучает от решительных действий, когда в них как раз бывает нужда. Меня извиняет то, что никакой нужды действовать я в тот момент не видел. И все равно, переходить к практике после таких благостных минут охотников еще меньше, чем до того. Собственное несовершенство начинает сильнее прежнего угнетать. Как говорится, сверкнуло в мечтах, мелькнуло в толпе, а дальше-то что — живи, как умеешь? А если не умеешь вовсе? Положение хуже ефрейторского.

Если верить Катаеву, а верить ему у нас нет никаких оснований, Есенин любил, пожимая новому человеку руку, представляться «Свидригайлов».

Что это значит?

По прежним, романтическим представлениям, речь идет, конечно, о двойнике. В двойнике людям всегда чудилась зловещая красота и тайна. К тому же, это льстило самолюбию.

Распорядиться этим можно по-разному. С одной стороны, кто бросит мне «подлеца», в плоской своей морали пренебрегая прекрасным двойником? С другой, люди, угнетенные обнародованной помимо их воли ординарностью, непременно пестовали в себе какой-нибудь порок и держали для значительности двойника-чудовище. Да и просто, скажи два-три несвязных слова, можешь сойти если не за умного, то хоть за странного человека.

Романтизм вполне приспособился к мещанскому образу жизни и украшает его, как хороший интерьер. Всяк хоть на вершок, да больше себя самого.