Рокот - Анна Кондакова

– И где его искать?

Стас кивнул на тетрадь.

– Тут указана школа, в которой училась Полина. Школа для слабослышащих. Думаю, там вспомнят и Костю Демьянова. Может быть, он тоже там учился.

Марьяна внимательно посмотрела на Стаса.

– Думаешь, Костя причастен к исчезновению Полины?

– Нет, я так не думаю, – твердо сказал Стас. – Он ее любил, в этом я уверен. И по голосу, и по фотографиям, и по этой надписи. А когда любишь, не предаешь и не причиняешь боли.

– И в этом ты тоже уверен? – прищурилась Марьяна.

Стас опустил глаза.

– Ладно, давай поторопимся. До следующего Гула надо хоть что-то разузнать. Возьмем коробку с собой.

Они сложили вещи Полины в коробку, оставив себе две фотографии: первую, где девочка запечатлена вместе с Костей на скамье; вторую, где Костя один.

Пока Марьяна закрывала гараж на ключ, Стас пристраивал коробку в багажнике «Камри».

– У меня две рабочие версии, – объявил Стас, когда они сели в машину. – Первая: причастен твой отец. Тихо, тихо… – Он выставил ладонь, прося Марьяну не возражать. – И вторая: причастна сама Полина.

– Сама?

– Самоубийство.

– У тебя одна версия кощунственнее другой, Платов, – ответила Марьяна, поморщившись. – Версия с моим отцом вообще не выдерживает критики. Ну, а вторая… Полина совершила самоубийство, а потом попросила нас отыскать саму себя? Так?

– А что? Мало ли у мертвых какие заморочки. – Стас и сам понял, что несет бред.

Когда версия звучала в голове, она казалась логичной и стройной, как только он произнес ее вслух, она стала бессмысленной.

– Ладно, поехали в ту школу, – вздохнул он. И тут заметил, что его смартфон, оставленный между сиденьями, мигает, оповещая, что кто-то звонил. Стас взял гаджет. – Обычно мать не звонит в такое время, – удивился он. – По ее мнению, я на учебе. Странно.

Стас набрал номер матери. После первого же гудка она подняла трубку и затараторила:

– Стасик, к нам приходил какой-то парень со странной японской фамилией. Ой… как же она звучала… Судзуки… нет. Судзумуки. Заканчивается на «маки» или «муки»… не запомнила… но он сказал, что будет ждать тебя сегодня в десять утра у какого-то колеса. Что за колесо, я тоже не поняла.

У Стаса разом вспотели ладони.

– Удзумаки? – спросил он, ощущая радостный и тревожный трепет по всему телу. – Мам, вспомни. Он назвал себя Удзумаки?

– Да, кажется, так он и сказал. Поди ж эти японские фамилии различи. Одна на другую похожа. А разговаривал он на чистейшем русском, между прочим.

– Понял. Спасибо. – Стас положил трубку, уставился на Марьяну и произнес, еле сдерживая дрожь в голосе: – Нашелся третий человек, который слышит Гул смерти.

Стас гнал как сумасшедший.

Марьяна даже пару раз просила его сбавить скорость и не проскакивать перекрестки, игнорируя светофоры. Потом не выдержала.

– Если ты еще раз проедешь на красный, я выйду из машины на ходу, – сказала она. – Куда мы едем?

– В «Колесо».

– Колесо обозрения? В центральный парк? Куда?

Стас мотнул головой, включил поворотник, сбавил скорость и свернул налево, выезжая на Ботанический бульвар.

– Мы почти приехали. Уже десять минут одиннадцатого. Надеюсь, он дождется.

– Кто дождется? И что за колесо? – Марьяна повысила голос, и Стасу пришлось ответить.

– «Колесо» – это станция техобслуживания. А ждет нас один мой… знакомый.

Девушка нахмурилась: либо ей не пришлась по душе идея ехать в подобное место, либо она не горела желанием знакомиться с новым участником их маленькой группы. За вчерашний вечер и сегодняшнее утро Стас и Марьяна как-никак сблизились, а теперь в их тесный мирок вот-вот ворвется незнакомец, которого Марьяна никогда не видела и, что логично, совсем ему не доверяла.

Ее доверие вообще вещь сложная.

Станция техобслуживания «Колесо» занимала отдельное двухэтажное здание и выглядела не слишком-то презентабельно. Большие, некогда белые буквы на крыше теперь стояли грязно-желтыми, краска выгорела на солнце, а акриловые короба забились пылью, серая штукатурка на стенах потрескалась и давно не обновлялась. Да и автомобили не толпились в очереди к слесарям и на шиномонтажные станки, как раньше.

Казалось, «Колесо» вообще не работает.

На пустынном тротуаре рядом с воротами автомастерской стоял крупный темноволосый парень в очках и деловом костюме. Высокий, широкоплечий, сдержанный в движениях, в недорогой, но тщательно выглаженной одежде.

Когда Стас его увидел, то испытал настолько контрастные эмоции, что они бы взорвались при соединении, как опасные химические реагенты, – радость и испуг.

– Кажется, это он, Мари… черт. Сейчас я вас познакомлю. Я… я не видел его… сколько же я его не видел? Девять лет, выходит.

Марьяна пожала плечом.

– Ясно, – сухо отозвалась она.

Стас припарковался и заглушил двигатель. Молодой человек на тротуаре, увидев автомобиль, прищурился, пытаясь разглядеть водителя. Стас вылез из машины и направился к парню.

– Удзумаки?

– Стас… Платов? – На Стаса смотрел Роберт Ульянов, друг детства, и, судя по замешательству, застывшему на его лице, он тоже испытывал смешанные чувства, от смущения до радости, и не мог поверить глазам. Ну, а когда поверил, кинулся к Стасу, стискивая его в медвежьих объятиях. – Платов, да ты вырос! Где твоя большая башка? А кудри? Куда ты все это дел, старик?

Он хохотал и хлопал Стаса по спине огромной ручищей, потом приподнял, оторвав друга от асфальта.

Стас кое-как высвободился из объятий Роберта, по силе напоминающих болевой захват, и оглядел его. Последний раз они виделись, когда им было по одиннадцать.

Роберт изменился внешне, повзрослел, окреп, но так и остался тем самым парнем с прозвищем Удзумаки. Его улыбка, широченная, открытая, оголяющая не слишком ровные крупные зубы, никуда не делась. Как и ужимки, и скованные движения, и привычка тереть правую ладонь о ткань брюк на бедре.

Перед внутренним взором Стаса пронеслось детство и то легендарное событие, принесшее хилому очкарику Ульянову его боевое прозвище.

Когда Роберту было восемь, он свалился с крыши дядиного гаража прямо на спину. Как установили потом врачи, парень заработал трещину на правой лопатке и приличную гематому на затылке, но в тот момент Роберт с невозмутимым видом поднялся и пошел играть дальше.

«Ни фига себе. Да ты Удзумаки!» – восхитился тогда один из ребят.

Кто такой Удзумаки, поняли, конечно, не все, но это не помешало прозвищу прилипнуть.