Серьезные люди - Фридрих Незнанский

Впрочем он, Антон, сам виноват, знал же о преследователе, но не принял никаких мер по обеспечению безопасности своего сына, хотя мог бы и предугадать, раз уж сам себя считает сыщиком, какой ход может сделать преследователь, на руках которого уже имеется кровь двоих убитых им братьев Акимовых. Плетнев, в общем-то, и не сомневался, что эта подстава имела единственную цель: посадить его. Чтобы затем расправиться с сыном… Но почему? А теперь еще и с Милой. А откуда тот мог узнать о ней? Только в том случае, если слежка была плотной. И ведь уже пытались посадить, да Сашка выручил. Потом убить хотели — выручил Николай. Видимо, и Мила хотела ему сказать, объяснить, что и как произошло на самом деле, а он, кругом виноватый, но разъяренный от собственной беспомощности, вылил на бедную девушку целый ушат своей чудовищной ненависти. Ну, и как теперь просить прощения?..

Подошло время обеда. Сидельцы потянулись к амбразуре в двери, так они называют окошко, через которое подают пищу, но Антон не двигался. Кто-то толкнул его, показал, иди, мол, но Антон лишь отрицательно покачал головой. Больше не приставали с советами.

Тяжелым было это ожидание. За окном стало темнеть потихоньку. Но настал момент, когда загремела дверь, и голос контролера крикнул:

— Плетнев, на выход!..

В следственном кабинете сидели Никишин, Саша и Юра Гордеев, адвокат, с которым Антон уже был знаком. Последний разглядывал его с интересом. «Чего он такое увидел?» — недоумевал Плетнев. А следователь Никишин, как понял Антон, будет присутствовать при беседе. Это было нехорошо, не желал он при нем выдавать своих эмоций, а известие о похищении Васьки, в прямом смысле, жгло сердце. Но, видимо, Саша собирался сам сказать о том, что и как произошло. И ожидание известия было томительным. Тем более что Антона никто не спрашивал ни о чем, а разговор шел исключительно о сугубо процессуальных вопросах, — об отсутствии достоверных улик, о слабой доказательной базе и о юридической неправомерности содержания Плетнева под стражей.

Похоже было на то, что Никишин уже приготовился согласиться с доводами адвоката, но у него оставались еще какие-то свои собственные, чисто формальные замечания, которые и мешали ему принять решение о немедленном освобождении задержанного из-под стражи. Хотя, как понимал Антон, ему очень не хотелось этого делать вообще, он и выискивал зацепки. Да, выводы адвоката, конечно, имеют под собой почву, никто и не собирается спорить, однако подобные решения согласовываются с прокурором. Все это и без пространных «соображений» Никишина было понятно.

Гордеев передал следователю свой протест, и тот его принял, словно какой-нибудь заштатный президентишка верительные грамоты очередного посла, пообещав немедленно довести до сведения прокурора, а затем и принять справедливое решение.

— Ну хорошо, мы покончили с этим, — сказал Турецкий, — а теперь я должен сделать сообщение, господин следователь, о том, что сегодня днем был похищен и увезен в неопределенном направлении сын Плетнева, десятилетний мальчик. Уже составлен фоторобот преступника, и московский уголовный розыск разослал его всем, кто должен принять участие в розыске, я не буду растекаться, вам известно. Но в этой связи должен заявить следующее. Отказавшись от версии, которую вам высказал Плетнев, вы сознательно или… бессознательно, еще не могу утверждать с полной уверенностью, увели следствие в другую сторону, чтобы предпринять попытки доказать недоказуемое. Кроме того, как я понимаю, а Плетнев подтвердит, вы до сих пор содержите задержанного в камере с уголовниками, где на Плетнева уже было совершено покушение. А ведь я вас предупреждал, что не оставлю этого вопроса на ваше личное усмотрение. Что еще произошло, Антон? Почему Мила сказала о том, что ты ее прогнал из комнаты свиданий? Какие ты получил сведения с воли?

— А почему я ничего не знаю? — возмутился Никишин. — Я сам давал разрешение на посещение задержанного его невестой. По вашей же просьбе, господин Турецкий!

— «Малява» пришла, — ответил Антон, достал из кармана трубочку записки и передал ее Турецкому.

Тот взял ее, прочитал, покачал головой и протянул Гордееву. Прочитал и тот. Никишин протянул руку, но Гордеев не отдал ему записку.

— Вам это уже не нужно, вы ж не собираетесь искать убийцу?

— То есть как? — вспыхнул следователь.

— У вас была масса времени, чтобы принять необходимые решения, но вы считали правым себя, и свои, или чьи-то еще, фантазии выдали за единственно верную версию. И вот результат. В записке содержатся угрозы расправиться и с невестой Плетнева. Отсюда, как я чувствую, и твой взрыв, так, Антон?

Плетнев кивнул и опустил голову.

— Васька выскочил без спросу на лестничную площадку, что-то в мусоропровод потащил. А там его ожидал похититель. Женщины выскочили, но было уже поздно, лифт оказался внизу, а у подъезда стояла черная «восьмерка». Там похитителя видела наша соседка, примчалась, рассказала. Машину мы уже «пробили». Обыкновенный угон, хозяина нет в Москве, сообщить в милицию было некому, вот так… А сейчас ждем от Кости или от Петра известий о тех, кто в последнее время покинул зоны и мог оказаться в Москве. Зовут похитителя Михаил. По нашим предположениям, у него была характерная наколка на пальцах и правой руке, мы имеем дело с особо опасным преступником, отсидевшим, как минимум, двенадцать — пятнадцать лет.

— Особо тяжкие… — вздохнул Гордеев.

— Вот именно. Давай-ка, Антон, быстро вспоминай, кто из убийц, насильников там, бандитов мог иметь против тебя зуб? Причем серьезный?

— Ты понимаешь? — Антон задумался. — Даже двенадцать лет назад, не говоря о пятнадцати, меня не было в Москве. Африка, над которой господин следователь изволил потешаться, уже закончилась. Сербия, Чечня? Только там можно искать концы. Но мы ж были, ты сам понимаешь… никакой афиши, и все документы — подлинные, естественно, сам понимаешь откуда. А с детьми я никогда не воевал, так что и месть не по адресу. Но это против меня, точно. Михаилом зовут? А фамилия?

— Здрасьте, — огрызнулся Турецкий. — Может, еще и фамилию? И адрес? Вот ждем, должны позвонить… Видишь, даже аппарат пронес. Там, внизу, вертухай попробовал отобрать, мол, не положено, а я предложил ему позвать старшего. Тот пришел, узнал меня: «Сан Борисыч!», — «Иван Терентьич!», — ну и приказал пропустить. Я ж тут столько времени со своими подследственными провел! А в девяносто первом сам сидел в ожидании высшей меры, да сбежал, нашелся верный надзиратель, из стариков. Бардак же был везде. Ну, что ж они не звонят?

И когда сказал, у него зазвонил мобильник. Турецкий быстро поднес трубку к уху:

— Слушаю, Петя! Ты где, у Меркулова?

Услышав фамилию, Никишин только головой покачал: ишь, какие силы задействовали. Но лично для него это пока не играло роли, ему должен был приказать Ясников, а тот пока молчал.

— Повтори фамилии! Запоминайте, — Турецкий показал рукой Гордееву и Плетневу. — И все три — Михаилы? Надо же! Так, Просекин… Рогов… Лопушанский… Понял… Кому шестьдесят? Рогову? Отлично. Адрес есть?.. Неважно, пусть будет старый… Какая? Мурановская? Знаю, это же в Бибирево, там все эти — Хотьковские, Абрамцевские, Мурановские… — он посмотрел на словно окаменевшего Плетнева. — Где-то совсем рядом с тобой, Антон… Дом говори! Девятнадцать — тридцать шесть, ясно, спасибо, Петя. Примерно представляю, там близко кинотеатр «Будапешт», по-моему? Да Антон должен по идее знать, в его ж районе… У тебя ж десятый дом? — Антон кивнул. — Постой! — у Турецкого мелькнула мысль. — А где Костя?.. Привет еще раз, — хмуро сказал Турецкий. — Чего-то хочешь Антону сказать? Сейчас передам трубку. Ну-ка, пусть Петька быстренько глянет, где там Антон справедливость устанавливал?.. Адрес… Ага, пять лет назад. А он здесь, на… — и протянул трубку Плетневу, говоря: — И ты вспомни, где ты отыскал тех насильников?