Обреченный царевич - Михаил Попов

– Опять темнеет, – сказал Аменемхет.

– Да, и моя любимая лодка заждалась меня.

Как только Мегила удалился, возник Ти:

– О, я вижу, господин, ты увлечен. Ты слушаешь речи этого изрыгателя лжи все с большим вниманием день ото дня. Я не верю, что он во вражде с Апопом и бежит от его мести. Он послан змеиным царем, он пробирается в Фивы. И в своей беспредельной наглости избрал самый надежный способ прокрасться в золотой город. Под полою твоего высокого благорасположения. Умоляю об одном, будь настороже!

28

Выступали еще в полной темноте и двигались по старой тропе вдоль обрывистой горной ограды нильской долины, обходя стороной все встречающиеся деревни, даже заброшенные. У процессии Небамона было два главных врага – жара и гиксосская стража. Передвигаться можно было только до той поры, пока горы давали хоть какую-то тень, и ни в коем случае нельзя было приближаться к разлившейся реке, разъезды азиатов предпочитали держаться поближе к воде. Лазутчики Небамона доносили, что все гарнизоны вверх по реке взбудоражены неким царским приказом и теперь днюют и ночуют на дорогах и у пристаней. Храмовое имущество даже по законам Авариса считалось неприкосновенным, но предводитель воинов Птаха не считал этот закон надежной защитой и предпочитал стеречься.

Он шагал впереди колонны, легко преодолевая небольшие подъемы и перепрыгивая рытвины, показывая своим новоиспеченным солдатам пример выносливости. В нескольких сотнях шагов впереди бежали пятеро воинов, извещавшие командира обо всем подозрительном, что попадалось на глаза.

На носилках, что двигались непосредственно вслед за Небамоном, располагался завернутый в раскрашенные ткани «подарок». Носилки лежали на спинах шести пар черных рабов, еще шесть пар сменных негров семенили следом. Далее следовали полковые носильщики с припасами для полусотни ртов. Пехотинцы сопровождали их по бокам и подпирали колонною сзади.

Са-Амон брел перед носилками, отделенный от них лишь двумя полуголыми храмовыми писцами и одним охранником. Но предпринять что-либо он не мог, ибо был спутан по рукам и ногам. Конец веревки, связывавшей руки, был обмотан вокруг щиколотки копьеносца, шедшего следом. Неудобно было обоим, но кто будет думать об удобстве.

По ночам Са-Амона связывали еще и под коленями и оставляли лежать на боку, так что он не мог видеть даже звездного неба. Лагерь располагался меж двумя скалами, окруженный шакальим лаем и нытьем гиен. Сверху сыпались летучие кровососы. Охранники молились, выставив перед собою копья. Подкравшаяся львица схватила лежавшего рядом с Са-Амоном негра и утащила его, визжащего, во тьму. Небамон запретил бросаться вслед за ней с факелами и отбивать, что можно было сделать, потому что с человеком в зубах львица бегает медленно. Он боялся мельтешением огней в ночи привлечь внимание к процессии. Са-Амона он велел перетащить поближе к своей палатке и поставил рядом с ним несколько вооруженных людей во избежание еще одного ночного людоеда.

На третий день руки в запястьях воспалились, а на правой щиколотке образовалась полоса голого мяса, на которую все время норовила сесть стайка слепней, лицо превратилось в коричневую в красных пятнах подушку. Небамон велел обмазать раны второго «подарка» специальной мазью, ибо не мог дать ему погибнуть. Но по расчетам Са-Амона, именно неизбежная гибель ждала его, если учесть то расстояние, что предстояло еще пройти до Фив.

На четвертый день долина начала приметно сужаться. Череда низких раскаленных гор подходила все ближе к реке, то же самое делала и ее сестра на противоположном берегу. Если поглядеть на эту картину сверху, то Нил должен был бы показаться стеблем, который хотят передавить каменные пальцы, чтобы темная питательная кровь не смогла бы добраться до бутона дельты.

Колонна сделалась плотнее, Небамон запретил подавать сигналы с помощью трубы. Команды отдавались через посыльных, то и дело проносившихся вдоль движущегося строя. Непосредственно до края воды оставалось всего несколько сотен шагов, здесь прикрытием от враждебного любопытства служили только заросли камыша и тамариска. Виднелись над стеной зарослей крыши каких-то строений, то ли деревня, то ли усадьба.

Слева решительно выпирала на дорогу высокая, поросшая у подножия ежевикой, скала. Неожиданно из-за нее прямо перед Небамоном появилась группа местных, очевидно, поселян. Они гнали пару ослов, навьюченных тюками и открытыми корзинами, в которых еще шевелилась только что пойманная рыба. Увидав колонну вооруженных людей, да еще такого непривычного вида, они повалились на колени и уперлись лбами в раскаленную землю. «Кто такие?» – было спрошено у них самым свирепым тоном. Небамон был в ярости оттого, что высланные вперед «глаза и уши» отряда ничего не сообщили об этих поселянах, хотя до этого несколько раз доводили до его сведения, чтобы он был осторожнее, ибо дорогу пересекают священные скарабеи. Рассмотреть жука в дорожной пыли и не увидеть целое крестьянское семейство! Невообразимая египетская святость создала эту страну, она же ее и погубит.

Отец согбенного семейства сообщил, что он вместе с сыновьями отправляется к большому изогнутому каналу, там он должен отдать свой улов и зерно в погашение долга.

Небамон велел ему подняться. Крестьянин осторожно встал, не веря в то, что правильно понял повеление важного господина, несомненно более важного, чем писец заимодавец. Долговязый, худой, во рту несколько отдельно торчащих черных зубов, но видно, что не из самой бедной семьи, передник свежий, на шее висят сандалии, на поясе кошелек. Сыновья остались томиться в земном поклоне, пытаясь оттуда, снизу хотя бы одним глазом подсмотреть свое ближайшее будущее.

Полководец Птаха смотрел на них со скукой и раздражением. Совсем они были некстати, эти поселяне. Что теперь с ними делать? Отпустить с миром? Конечно, простой крестьянин не бросится к ближайшему конному гиксосу с сообщением, что видел у подножия гор вооруженных людей, охраняющих носилки, но если его спросят?

Словно почувствовав, что над ним и его сыновьями сгущается некая опасность, чернозубый старик торопливо затараторил самым верноподданническим тоном, что господину надо бы остерегаться, ибо они с сыновьями видели нечистых всадников на дороге и едва успели свернуть в заросли акации, когда те скакали мимо. А ведь они всегда, проскакав в одну сторону, обязательно скачут и обратно.

Небамон повертел в пальцах свою черную трость и спросил: много ли нечистых было в этом разъезде? Много, очень много, на всякий случай, не слишком понимая смысл вопроса, бормотал крестьянин. Они на каждой дороге, на каждой пристани вверх и вниз по реке, он сам видел, а еще больше рассказывали. Небамон повысил голос и переспросил: сколько было всадников в замеченном отряде? Но несчастный продолжал извергать лишь панические причитания, и они были отлично слышны и носильщикам-неграм, и ближайшим пехотинцам, и они действовали на них нехорошо. Небамон сделал знак одному из своих помощников, и тот сделал шаг по направлению к старику, вытаскивая меч из ножен, дабы решительно прекратить эту вредную речь. И когда ему оставалось сделать лишь шаг до трясущегося старика, из-за скалы донесся глухой, ритмический, нарастающий звук. В нем было что-то варварское, заставляющее собираться под ложечкой темный холод. Судорога страшного узнавания прокатилась по колонне. Звук этот был отлично известен всякому египтянину. Его издает всадник-гиксос, лупя двумя колотушками в два закрепленных по бокам его лошади барабана. Барабанщик обычно скачет в тылу конного, изготовившегося к атаке отряда. В сердце босоногого пехотинца, в волосяном парике, с выставленным вперед копьецом, проникает парализующий ужас. Пехотинец перестает слышать приказы командиров, слепнет и думает лишь о бегстве. Две сотни лет непрерывных поражений египетского оружия от монолитных, облепленных кожей и медью, дисциплинированных, как муравьи, конных отрядов напитали этот ужас. Были случаи, когда выступившие против Авариса армии разбегались при одном лишь виде приближающегося врага.