Путешествие еды - Мэри Роуч

Однако в подобной логике есть и слабое место. Секор упомянул в разговоре о распечатке фотоснимка, которую я прихватила из его лаборатории в конце 2010 года. Две трети питоньего экстерьера, если глядеть в сторону хвоста, представляют собой участок темного цвета, то есть область мертвой ткани, образовавшейся, вероятно, из-за ранения, но не успевшей восстановиться. Рану эту, полагает Секор, нанес аллигатор (назовем его крокодилом № 2) в тот самый момент, когда питон поглощал крокодила № 1. Бок у питона оказался жестоко располосован, крокодил № 1 ускользнул наружу, а рана осталась незажившей. Получается, в конечном счете, это был не тот случай, когда «обед» отомстил трапезанту, успешно действуя изнутри. Просто одна тварь пожирала другую в топях «Эверглейдса»[119].

Еще один источник сомнений, одолевавших Стивена Секора, заключался в том, что аллигатор в качестве обеда был для питона настолько огромен, что змею должно было бы просто разорвать на части. «Вот это, – говорил Секор, указывая на „еду“, запечатленную на знаменитой фотографии, – еще ничего не значит». Действительно, питон создан природой таким образом, чтобы быть в состоянии заглотить добычу, в несколько раз более массивную и широкую, чем он сам. Его пищевод представляет собой относительно тонкую розовую растягивающуюся мембрану – своего рода биологический пузырь, как из жевательной резинки. Секор подошел к своему компьютеру и вывел на экран слайд с питоном, заглатывающим взрослого кенгуру – голову, шею, плечи. Затем на экране появился снимок питона, успевшего на три четверти заглотить газель – на, так сказать, пленере оставались только ляжки и копыта ее задних ног. Питоны используют свои мускульные кольца, чтобы втягивать жертву постепенно – как конфетку-тянучку, которая становится все уже и уже и потому легче проскальзывает дальше. Эти змеи не глотают пищу, как мы, – в едином перистальтическом волновом движении. Они используют так называемое крыловидное движение[120]: медленно натягивают себя на жертву, поочередно двигая правой и левой «скулами», при этом отдаленно напоминая морских пехотинцев с их манерой на марше попеременно двигать локтями у себя перед животами – левой, правой, левой, правой.

У Секора есть и другие резоны отвергать «желудочно– разрывную» теорию: он хорошо представляет, какое внутреннее давление может выдерживать пищевод питона. «Мы запечатывали анальное отверстие мертвого питона и нагнетали воздух через пищевод». Должно быть, Стивена (как и вас в настоящий момент) «тошнит от необходимости выслушивать болтающих о том, что питона может разорвать».

Я позволяю себе ссылаться на проведенный им эксперимент, хотя научной статьи в данной связи ученый не написал. Как он говорит, «это было просто ради развлечения, не более того». Указав на фотоснимок с питоном и аллигатором «в смертельном объятии», Секор заявил: «В моем эксперименте мы использовали давление, намного более сильное, чем могло бы иметь место в том случае».

«У хищников очень эластичные желудки», – утверждает гастроэнтеролог действующей при Пенсильванском университете больницы Дэвид Метц, в качестве врача-специалиста изучавший участников соревнований едоков. «Представьте себе льва после знатной трапезы – с огромным, раздутым от пищи животом. Следующие несколько дней этот лев может просто полеживать на солнышке, позволяя еде потихоньку перевариваться». Занимая верхнюю ступеньку в пищевой цепочке, можно позволить себе не слишком беспокоиться на счет того, что кто-то более крупный и сильный прыгнет на вас и съест. Львы служат добычей только для людей или погибают, случайно угодив в лапы вивисектора из Месопотамии.

В одном из номеров Lebanese Medical Journal за 2006 год некто Фарид Хаддад детально описывает, как Ахмад ибн Абу аль Ашáтх, судебный врач, живший в Ираке около 950 года, прилагал все усилия для точного определения эластичности львиного желудка.

В первом же абзаце д-р Хаддад отмечает, что Ашáтх означает «со всклокоченными волосами». Для королевского придворного врача – маловероятное имя. Однако, полистав ученый труд, начинаешь яснее видеть, в чем там было дело. «Когда пища достигла желудка… стенки его натянулись. Я видел это своими глазами, глядя на живого льва, которого иссек в присутствии принца Гхаданфара…

Я продолжил, заливая воду в львиную глотку, кувшин за кувшином, которым мы вели счет, пока желудок не наполнился, вместив [более 20 литров]… Тогда я вскрыл желудок надрезом и дал содержимому вылиться, и желудок сжался, а я смог увидеть пилорус. Бог мне свидетель».

Подкованного в сельскохозяйственной тематике читателя вряд ли впечатлит вместимость львиного желудка. То ли дело коровий рубец – наибольший из четырех отделов желудка у жвачных: по объему – 30– галлонный мусорный бак[121]. Но почему? Ведь, казалось бы, все потребности жвачных животных в этом смысле – нагни голову пониже, жуй себе травку? Когда еда устилает землю от копыта до горизонта, голод не грозит. Так зачем нужно такое объемное поступление пищи? Причина в том, что питание жвачных относительно бедно нутриентами. Не объем коровьих рубцов наводит на мысли о мусорных баках, но само пищевое содержимое. Первым местом, куда я пришла в поисках материала для этой книги, был Калифорнийский университет в Дэвисе, где профессор-животновод Эд Депетерс с коллегами тестировали органические отходы продуктов на предмет того, не могут ли они служить приличным кормом для крупного рогатого скота. Одной из коров сделали фистулу, и Депетерс принялся проверять питательные качества миндальной кожуры, ненужных гранатовых зерен и кожуры, мякоти отжатых лимонов, помидорных семян и шелухи от семян хлопка. В каком-то смысле Депетерс – современный Бомонт, отправляющий в коровий рубец сетки экспериментальной еды, а затем с равными интервалами за веревочку вытягивающий их обратно, чтобы поглядеть на остатки. В тот день, когда я туда прибыла, ученые как раз тестировали косточки чернослива, доставленные из близлежащего города Юба-Сити – «Черносливовой столицы мира»[122].