Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

себя как король. Его сопровождали десятеро слуг. Его каюта была огромна, хотя и не больше, чем у Магеллана, что бы ни писали по этому поводу в большинстве предыдущих исследований. В тайных наказах он назначался капитаном первой крепости, которая будет построена или захвачена на Молуккских островах. И именно в его задачи входила организация расселения испанцев на новом месте и обращение местных жителей в христианство, что, по словам короля, «является нашим главным желанием»[351]. Даже если бы на борту не разгорелось никаких ссор, эти условия явно вызвали бы конфликт между ним и Магелланом на месте назначения.

Картахена командовал самым большим кораблем, а среди его приятелей были капитаны двух других – Луис де Мендоса и Гаспар Кесада. При необходимости они могли превзойти Магеллана в численности людей и огневой мощи, если бы вдруг начался бой. Мендоса и Антонио де Кока контролировали финансы экспедиции и могли подчистить записи не в пользу Магеллана. Кроме того, они могли рассчитывать на Хуана Себастьяна Элькано, капитана «Консепсьон», которого наняли в Севилье во время паломничества: он предпринял его в искупление вины за потерю корабля, нелегально им заложенного[352]. Он не проявлял никакой враждебности к Магеллану до отплытия, но сотрудничал в пути с фракцией Картахены и принимал участие в дальнейших раздорах, поставивших экспедицию под удар.

Магеллан мог рассчитывать на португальцев, за исключением, как мы увидим, Эстевана Гомеша, который сделался его врагом. События показали, что на его стороне оказался Гонсало Гомес де Эспиноса, несмотря на его предыдущие связи с людьми Фонсеки; Гонсало Герра, агент Аро, а также Хуан Серрано, ставший капитаном «Сантьяго» после перетасовки, вызванной исключением братьев Фалейру, тоже проявили верность Магеллану в нужный момент. Самыми надежными его сторонниками оказались члены семьи – Дуарте Барбоза, племянник Диего, и родственник матери Магеллана Алвару де Мескита (оба плыли на его корабле), а также, вероятно, Мартин де Магальянес, находившийся на «Консепсьон». Среди личных сопровождающих Магеллана был Кристобаль Ребело – как иногда утверждается (впрочем, чисто хронологически это маловероятно), его родной сын. Магеллан называл его «мой паж»; впоследствии он погибнет вместе с Магелланом в сражении на филиппинском пляже. Магеллан, как оказалось, напрасно оставил ему в своем завещании 30 000 мараведи «за услуги, которые он оказал мне, и чтобы он молился за мою душу»[353]. Предположительное родство не имеет никаких серьезных доказательств и не опирается на свидетельства современников. Как мы увидим в следующей главе, Магеллан взял с собой и личного летописца. Он не собирался, по совету Уинстона Черчилля, сам писать собственную историю, но решил воспользоваться другой возможностью – заказать ее написание.

Тем временем из королевской канцелярии продолжали исходить требования поддерживать мир на борту[354]. В результате предпосылок для конфликта становилось только больше.

Прежде всего, в заявлениях короля подчеркивалась власть Магеллана как руководителя. «Все моряки, отправившиеся в составе указанной флотилии, – объявлял король, – поступают в распоряжение нашего капитана Фернандо де Магальянеса, ибо он наиболее опытен в подобных вещах». Все участники экспедиции «должны следовать приказаниям и мнениям указанного Фернандо де Магальянинса [sic]» (sigais el parecer e determinación del dho Fernando de Magallanins)[355]. Магеллан мог назначать подчиненных офицеров и нес прямую ответственность за исполнение приказов короля. Однако было не до конца понятно, насколько далеко распространяется его власть. До отстранения Фалейру право назначать наказания даровалось обоим руководителям: «Генерал-капитаны наделены властью назначать и исполнять наказания для непокорных». Все члены экипажа обязывались дать обоим командующим клятву «соблюдать приказы и оставаться на королевской службе», то есть не дезертировать. Картахена, сменивший Фалейру и имевший статус «присоединенного лица», мог рассчитывать на ту же степень ответственности, что и Магеллан. Как мы уже знаем, к таким мыслям его побуждали и частные инструкции, данные королем.

Так или иначе, но право карать было заявлено уже тем фактом, что все вассалы короля обязывались действовать в соответствии с законом, а также прямым приказом короля, согласно которому непокорные сперва имели возможность перевоспитаться: за первым нарушением следовало предупреждение; повторный проступок мог повлечь за собой наказание, «если это будет к нашей пользе и выгоде» (sea nuestro servicio y provecho del armazón). Возможность исправиться до наказания отражала правила монашеских и религиозных орденов, начиная с бенедиктинского. Корабли были общинами, где, как и в монастырях, самоотречение должно было быть добровольным. Правосудие умерялось не столько милосердием, сколько благоразумием и учетом общих интересов. Поведение Магеллана во время экспедиции, как мы увидим, поднимало вопросы о том, как и где проходили практические границы между справедливым управлением и намеренным превышением полномочий.

Едва ли не наиболее ясными были инструкции Магеллану в части того, что мы сейчас назвали бы «прозрачностью». И именно к этой части инструкций он отнесся с поразительным равнодушием. Он должен был полностью сообщать информацию о маршруте и направлении своим офицерам. Целью этого условия было не поставить под сомнение исключительное право Магеллана определять курс, а обеспечить цельность флотилии и возможность воссоединить корабли, если они отойдут друг от друга по погодным или другим условиям. Как было указано в инструкциях, «все вы будете постоянно держать путь вместе, с доброй надеждой, до земли, которую вы укажете другим капитанам и штурманам»[356]. Но Магеллан постоянно отказывался подчиняться этому приказу, и это укрепляет предположение о том, что он собирался игнорировать заранее определенный пункт назначения. «Прежде чем, – гласила инструкция, – вы выйдете из бухты… Севильи или после этого вам следует созвать капитанов, пилотов и старших матросов, раздать им карты, сделанные специально для указанного путешествия, и указать первую землю, которой вы надеетесь достичь, чтобы они знали путь при необходимости»[357]. Эта формулировка, судя по всему, давала Магеллану возможность раскрывать свои планы постепенно, по мере достижения промежуточных точек маршрута; но он даже этого делать не стал. Инструкции, выданные подчиненным ему офицерам, подтверждают, что им было положено знать цели экспедиции и с ними следовало консультироваться по поводу того, как найти наилучший маршрут:

Точно так же, как вам известно, указанные главные командиры должны объявить вам маршрут, которого намереваются придерживаться в ходе указанного путешествия. Я приказываю вам получать уведомления о нем в письменном виде, и тогда, в соответствии с ними, вы с указанными главными командирами составите план, согласно которому будете двигаться по данному маршруту, со всеми указаниями широты и долготы, которые получат главные командиры, и вы передадите этот план всем штурманам, находящимся в составе настоящей флотилии, и раздадите каждому по экземпляру указанного плана[358].

В то время навигация была настолько неточной наукой, что штурманы часто