Огненный глаз Тенгри - Дмитрий Станиславович Федотов

Только теперь я догадался, что Мария стреляла светошумовыми патронами.

– Ты очень вовремя, родная! – попытался улыбнуться я, с трудом поднимаясь на ноги.

Мария коротко глянула на меня, отобрала ключи, открыла дверь подъезда и втолкнула меня внутрь. Лишь когда дверь автоматически закрылась, Мария бросила пистолет на пол и прижалась ко мне, крепко обхватив руками. Я скрипнул зубами от боли, поцеловал любимую женщину в пушистую макушку и сказал:

– Пойдем домой, Маша, а то всех соседей распугаем.

– Живой! – всхлипнула вдруг она и принялась неистово целовать мою распухшую физиономию.

– М-машенька, – простонал я, уворачиваясь, – больно! Подбери пистолет и пошли в лифт.

Она быстро закивала, подняла оружие за ствол и протянула мне. Я засунул пистолет за пояс на животе и заковылял к лифту. И вовремя! Из квартиры напротив высунулась сизая небритая харя и сипло поинтересовалась:

– Хто пальбу устроил, мать их?!.

– Инопланетяне, Силыч, – через силу улыбнулся я соседу. – Вот видишь, – показал на пистолет, – отстреливаться пришлось.

– А-а, тарелочки! – зловеще сказал Силыч.

– Алиенсы, блин, замучили! – сказал я, нажимая кнопку вызова лифта.

– Ну и как? Замочил хоть одного?

– Еще бы! Я из «волыны» штук пять, а она вон, – кивнул я на притихшую Марию, – из базуки прямой наводкой, прямо под обтекатель!

– Ну-у?!

– А то! Капец всем. Больше не сунутся. – Я шагнул в лифт, увлекая за собой растерянно хлопающую глазами Машу. – Бывай, Силыч!

Ответа соседа мы не дождались – двери кабины на время отрезали нас от внешнего мира, предоставив самим себе.

– Что это было, Дима? Что это за тип? – Мария наконец обрела дар речи.

– Это у нас игра такая, – сказал я. – Силыч – бывший десантник. К сожалению, спившийся окончательно. Уж не знаю, где он служил, но, похоже, однажды имел какой-то опыт общения с НЛО. Это событие так его потрясло, что Силыч теперь всюду ищет следы их пребывания и мечтает дать достойный отпор инопланетным агрессорам.

– Да уж, а если эти агрессоры свои, местные?.. – Мария заглянула мне в глаза. – Знаешь, на что это было похоже?

– На сиддху[43] управления чужим сознанием.

– Я не знаю, что такое сиддха, но в тюркском шаманизме этот феномен называется «былы анны»[44]. Овладевший им поднимается на уровень Белого кама!

– Я так и подумал, – кивнул я, отпирая дверь. – Заходи, будь как дома! А кстати, это у тебя привычка такая: таскать в сумочке ствол?

– Да нет, это как раз случайность. Я должна была отдать пистолет… одному человеку.

– Старый друг?..

– Что-то вроде, – она попыталась улыбнуться и стала совсем похожа на перепуганную девчонку.

– Ну, повезло, что не отдала.

– Дима, я боюсь! Что происходит?..

– Давай завтра поговорим, ладно? Очень тебя прошу, обработай мне спину и голову, и ляжем спать. Я ужасно устал…

– Хорошо, милый.

– Водка и лекарства на кухне, в пенале…

Западная Сибирь, городок Кузнецк

31 января 1756 года

– Эй, барин, тута вам письмо срочное! Из самого Санкт-Питерсбурха!

– А, давай, давай, Тимоха! Может, чего дельное по поводу уговора господин Синельников прислал?

Федор, сидевший на лавке разморенный после бани, в одном исподнем, отставил братину с квасом и с жадностью схватил серый конверт. «Надо же! В самом деле из Петербурга депеша…» – Он лихорадочно сорвал сургучные печати. Внутри оказался сложенный вдвое лист такой же серой бумаги, но с гербом. Аккуратным почерком, так что прочитать текст не составило труда, было написано:

«Милостивый государь!

С прискорбием уполномочены сообщить Вам, что Ваш брат Степан Петрович Крашенинников преставился 26 декабря 1755 года от Рождества Христова в собственной постели и от естественной причины, вызванной ухудшением здоровья.

Настоящим уведомляем Вас, что Вы вступили в права наследства и Вам надлежит получить опись имущества и грамоту на владение в конторе душеприказчика Неклюдова, что на Литейном проспекте в желательные для Вас сроки…»

В письме было что-то еще, но Федор не мог читать дальше.

– Как же так?! Степан?!. Господи ты боже мой! Да что же это деется?!. – Он метнулся в горницу, потом снова к столу, потом опять в горницу, схватил штаны, одеваясь, закричал:

– Тимоха! Скорей, запрягай Пеструху, мне ехать надобно…

– Куды ж, барин, собрались-то? Аль случилось чего? – засуетился слуга.

– Брат у меня помер!

– Господи Иисусе! Это ж который?

– Ученый. В Питербурхе. Я тебе рассказывал… Что стоишь как пень? Беги запрягай!

– Да куды ж вы на Пеструхе-то?! До Питерсбурха, что ли, ехать собрались?

– Балда! К воеводе я…

– Дык, брат-то, поди, давно помер?

Федор вдруг замер, потом обессилено опустился на лавку, уронив кафтан.

– И впрямь, чего это я?.. Эх, Степа, Степа… Ладно, пойду хоть свечку за упокой души его поставлю, да сорокоуст закажу.

Федор медленно оделся, нахлобучил лисий треух, сунул ноги в огромные пимы и вышел в снежную январскую круговерть…

Глава 8

Западная Сибирь. Томск

26 июня 20… года

Проснулся я рано. Многочисленные царапины и «клювотычины» немилосердно саднили и чесались, заботливо обработанные Марией с помощью антисептика и водки. Осторожно умывшись, я оглядел в зеркале свою потрепанную физиономию. На удивление повреждений оказалось на порядок меньше, чем я предполагал. Самую большую царапину, через весь лоб, я аккуратно замазал многократно проверенной, воистину «волшебной» мазью «Траумель» из своего натуропатического арсенала и заклеил пластырем телесного цвета из Машиной косметички. Потом обследовал голову, но нашел лишь две запекшиеся ссадины на макушке и за правым ухом. Исцарапанные руки пришлось замаскировать длинными рукавами рубашки. День снова предполагал быть жарким, и я заранее настроился на испытание. В общем и целом, потери, понесенные мной вчера вечером, выглядели неприятными, но терпимыми.

– Могло быть и хуже, – сказал я своему отражению. – Благодари судьбу в лице этой замечательной женщины, что спит в твоей постели!

Я немедленно согласился с замечанием, тихонько вернулся в комнату, оделся и, коснувшись губами бархатной щечки Марии, тенью выскользнул за дверь.

В университет я примчался ни свет ни заря, бросив в квартире свою спасительницу полусонной и недоумевающей. Лекции Крюгера начинались всегда ровно в девять часов, поэтому уже в 8:30 я дежурил возле дверей малого лекционного зала. Простояв минут пять, я вдруг сообразил, что профессор, должно быть,